– Разве нет там моей паствы?

Гибби замер как громом пораженный.

– Вашей паствы! – вскричал он. – В Лесу! – Он недоверчиво посмотрел на Дэвида. – Не, не-а. Никто тама не селится. Нижний Феннан и тот чуток в сторонке, а Риверсло от ближнего дерева на расстоянии полета стрелы. Но селиться в Лесу! Не, не, надобно отбить себе глузды, дабы решиться на этакое! Нету тама домов, выстроенных рукою человечьей, никто не желает быть сцапанным боглами, раньше чем поднимется первый урожай.

Около Майрхоупской усадьбы Гибби поспешил прочь, ухая, как ночная птица.

Священник только успел приступить к ужину, состоявшему из каши и пахты, когда в комнату влетела мрачная Изобел. Ее морщинистое красное личико было мокро от слез.

– Пришла дурная весть с займища, мистер Семпилл. О Марион Симпсон, жене Ричи Смэйла, гриншилского пастуха. Марион, горемыка, год как слегла, и вот время ее на исходе. Ходебщик Джонни Дау к ним заглядывал и тотчас к нам, сказывает, Ричи сам не свой, а жена его навряд ночь протянет, надобно пастору спешно в Гриншил идти. Детят им Бог в милости своей не дал, но Ричи с Марион души друг в дружке не чаяли. Ричи добрый христианин, ажно шла молва о том, что изберут его старейшиной в Совет. Разумею я, пора вам в дорогу, сэр.

Это было его первое пасторское посещение, поэтому Дэвид охотно откликнулся на просьбу, хотя и собирался перед сном провести время за книгами. Он всунул ноги в сапоги, оседлал серого пони, накинул на плечи плед и через десять минут был готов отправиться в путь. Изобел наблюдала за ним с материнской заботою.

– Обратно приедете, а я ужо эля согрела: издрогнете вы до кости, хучь ночка выдалася ясная да затишная. Тропы-то ведаете? Вверх по Майрхоупу, а тама окружь холма.

– Через Руд фут будет быстрее, дело не терпит задержек.

– Но то ж по Лесу, – выдохнула Изобел. – Я б ни за какие коврижки по тьме туды не поехала, никто б из Вудили не поехал. Но с пасторами-то всё иначе, дело ваше.

– Дорога ровная? – спросил Дэвид.

– Угу, дорожка-то ровна. С дорожкой-то всё славно. Однако ж боязно тама ехать опосля заката. Но вы поезжайте, сэр, Божий слуга не таков, как простой люд. А луна вам путь осветит.

Дэвид отъехал от кирки, миновал ракитник и кусты бузины возле Кроссбаскета, проследовал по долине до речки Вудили, а оттуда до леса было рукой подать. Он сам не понял, как въехал в него, очутившись среди корявых елок, разбросанных по верещатнику. Они поодиночке росли вдоль дороги, зато справа на косогоре и ниже по течению реки хвойные заросли превращались в темное облако бора. Августовская ночь выдалась довольно светлой, и тропа, немало покореженная торчащими из земли корнями, белела перед ним. Обмелевшая после летней засухи речка шумела где-то вдалеке, в воздухе витали сладкие ароматы сосны и папоротника, непроглядная пуща, встречаясь с небом, начинала походить на зазубренную мраморную стену. Мир вокруг благоухал и безмолвствовал. Не так уж и страшен Черный лес, подумалось Дэвиду, есть на земле места и пострашнее.

Внезапно у поворота за холм деревья сомкнулись, совсем как если бы Дэвид разделся и нырнул в стоячее озерцо. Дорога словно потеряла направление и пошла там, где дозволялось, воровато извиваясь с молчаливого согласия Леса и образуя бессмысленные изгибы, будто чьи-то невидимые руки отмахивались от нее. Лошадку, так легко добравшуюся сюда, теперь надо было понукать и колотить пятками и посохом в бока. Она боялась чего-то незримого, топталась на месте, пятилась и тяжело сопела, точно чувствовала что-то. Внутри Дэвида всё похолодело, и как только в душу закрался страх, он попытался прогнать его, просвистев пару нот, а потом заговорив вслух. Он читал псалом, но голос, обычно громкий и густой, не было слышно и в паре шагов от него. Стена деревьев словно не пропускала звук. Дэвид попробовал кричать – с тем же успехом. Вдруг раздалось эхо, напугавшее своей странностью, пока он не понял, что это сова. Вслед за ней заухали другие, и лес наполнился жуткими криками. В ярде от него, хлопая крыльями, промчался филин, и лошадка встала на дыбы.

Дэвид миновал узкий вход в долину, и речка Вудили засверкала позади, неся воды в глубины Фенианской топи с ее редким перелеском. Дорога поднабралась храбрости и ненадолго распрямилась и расширилась, пронзая березовую рощу. Но сосны вновь настойчиво сомкнули ряды, так что большак превратился в тропинку, напоминающую лесенку из-за торчавших повсюду корней. Вокруг порхали мотыльки, показавшиеся Дэвиду неземными: белые мерцающие создания, касающиеся крыльями его лица и пугающие лошадку почти до безумия. Она шла медленной трусцой, но всё равно ее бока и шея были мокры от пота. Пастору пришлось слезть и вести ее, прощупывая каждый шаг ногой, потому что слева тропа под опасным углом уходила под откос. Совы не умолкали ни на миг, но теперь к их хору присоединилась другая птица с воплями, похожими на визг ржавой пилы. Дэвид свистел, кричал, смеялся, но голос, казалось, исходил из-под толстого одеяла. Он подумал, что это из-за пледа, но плед укутывал грудь и плечи и совсем не закрывал рта… Потом Лес неожиданно расступился, и Дэвид очутился посреди лугов.

Он узнал местность, ведь после мглистой чащи открытое пространство, даже не озаренное луной, было очень светлым. Впереди лежала пойма Адлера, справа – такая знакомая Рудская долина. Сейчас он был готов посмеяться над своими страхами: он стоял среди полей, на которых играл мальчишкой… Почему он забыл про Черный лес, как такие воспоминания могли стереться? Ах да, он всегда ходил в Руд фут другой дорогой, той, что за Оленьим холмом, но неужели он ни разу не забредал на опушку темного соснового бора в миле оттуда? Он предположил, что ребенок огражден от всего безобразного невинностью… Но и тогда у него были страшные сны, в которых он убегал от боглов. Но не из Леса… Без сомнения, все эти страхи возникли с приходящей со временем порочностью человеческой души.

Дэвид заметил вытянутый силуэт заброшенной и быстро разрушающейся Рудфутской мельницы. Водяного колеса не было, лишь опоры торчали, как поломанные зубы, протока заросла камышом, сквозь дыры в ветхих стенах виднелся склон холма. Он давно знал, что место пустует, однако сердце кольнуло от боли, ведь он так лелеял память о прошлом… Тропа свернула в лощину у бурлящего Руда, и у Дэвида неожиданно поднялось настроение. Этот укромный уголок не мог поменяться, когда-то он исходил его вдоль и поперек, и каждый камень таил в себе восхитительные воспоминания. Проснулись былые чувства, те, что он испытывал, когда, вырвавшись из Эдинбурга, вновь посещал излюбленное пристанище, чуть не плача от возбуждения и радости. Лес по-прежнему был рядом, но представлялся теперь иным лесом, его собственным лесом. Обочины поросли орешником, пышные березы и рябины укрывали дорогу как полог, а не злая тень. Дубы казались старыми друзьями, ясени – товарищами по играм. Лошадка наконец пришла в себя, и Дэвид вновь забрался на нее и двинулся сквозь росистую ночь, переполненный счастливыми воспоминаниями.

Он ехал вверх вдоль Руда – он всегда мечтал сделать это. Ему еще не доводилось так далеко забираться в Калидон, ведь в детстве за день много не протопаешь. В те дни он дал себе обещание, что, когда вырастет и обзаведется конем, доедет до самого истока – до подножия Рудхоупа, до болотистого верещатника, в котором рождается Руд. Слова «вверх по реке» всегда были усладой для его ушей. Он вспомнил, как ночами лежал в постели, прислушиваясь к разговорам у дверей мельницы, куда приходили люди из тех мест: гуртовщики из Моффата, пастухи с дальних угодий, а один раз отряд солдат с юга. Там, у истока, стоял древний Калидонский замок. О Хокшоу складывали баллады, легенды о них знала каждая бабка. В старину они совершали набеги вдоль Руда и Аллера до самой границы, а когда Масгрейвы и Салкелды ответили им вторжением, Хокшоу разбили их наголову на марше. Дэвид ни разу не видел ни одного Хокшоу: все мужчины их рода либо воевали, либо находились при монаршем дворе, – но они всегда жили в его грезах. Чаще всего он мечтал о девочке, похожей на златовласую дочь короля Малькольма из ирландской сказки про рыжего великана, мечтал о том, как спасает ее от смертельной опасности, а высокий, одетый в кольчугу отец благодарит его. И на нем тоже была кольчуга… Дэвид засмеялся, опять представив себе это. Как же отличались его мечты от тихого служения в приходе Вудили!