Тревожный звонок раздался, как и положено, на рассвете:

— Слушаю, Пастухов.

В телефонной мембране, не вмещаясь в диапазон, рокотал низкий голос Боцмана:

— Здравствуй, Пастух! Сережа? Не разбудил?

— А, Боцман. Не беспокойся, в деревне утро раннее. Что случилось?

Было понятно, что без серьезных причин Боцман не станет тревожить в такой час.

— Есть дело, Сергей, — подтвердил голос. — Пересеклись мы тут с одними «братками»... Последовал быстрый вопрос:

— Ты ранен? Муха?

— Господь с тобой, Пастух. Чтобы такая шантрапа меня или Муху завалили. Но офис мне подпортили. «Хлопушек» накидали.

— Еду.

— Не торопись так. Тут служивые пишут пока свои протоколы, осколки собирают, соседей опрашивают. Захвати с собой и Артиста, если по дороге.

— А Док?

— Док пока не отвечает. Поискать надо в этом его обществе ветеранов. Ты сам-то как?

— В порядке. Еду, — коротко ответил Пастух. Из кухни выглянула встревоженная Ольга, жена:

— Куда ты? Опять?

Пастухов вздохнул и укоризненно покачал головой:

— Что «опять», Оля? — Всего лишь съезжу в Москву и навещу Боцмана.

Он видел: Ольга не верит. Ох уж это женское сердце-вещун. Пастухов всегда терялся под взглядом ее глаз — и когда, еще в погонах, убывал в Чечню, и потом, когда, выкинутый из армии, пропадал вдруг на неделю, а то и на целый месяц. Но ведь возвращался же, всегда возвращался... Пока.

— Оленька, кто-то пробует угрожать Боцману, его с ребятами «Набату». Надо съездить и задействовать мои связи.

По тому, как глаза жены налились слезным блеском, Пастухов понял, почуял, что предстоящее дело будет не таким простым, как ему показалось с ходу.

Предчувствиям Ольги можно было верить едва ли не больше, чем аналитическим сводкам родного управления.

— Обещай, что позвонишь, как только сможешь, — только и сказала она, не слушая уверений в том, что все это пустяки, которые выеденного яйца от наших хохлаток не стоят.

Выруливая на своем заслуженном «ниссане-террано» по проселочной дороге на московское шоссе, бывший капитан спецназа, а ныне частный предприниматель Пастухов выбросил из головы заботы о лесопилке и столярном цехе, немецких многофункциональных станках «вайсмахер» и заказах «новых русских», что кормили сейчас все его родное село Затопино. Будто четыре капитанских звездочки проступали на его плечах — он снова ехал, чтобы собрать своих людей в полноценную боевую единицу. А их — вместе с ним самим — оставалось совсем немного. Пятеро. И еще две свечи, которые он всякий раз ставит в маленькой церквушке за упокой душ двух погибших товарищей. И никому нельзя позволить изменить этот счет...

Им уже приходилось несколько раз проводить разъяснительные беседы с бритоголовыми «братками», когда те изъявляли желание взять предприятие Пастухова «под крышу». Прихватив Боцмана, Муху, Артиста и Дока, Сергей приезжал на «забитые стрелки» и убеждал мелких зарайских авторитетов, что ему не нужна их опека и «защита». Авторитеты, залечив в больнице переломы и ушибы, соглашались, что погорячились, и признавали в конце концов суверенность территории, на которой действовало предприятие Пастухова. Все это было не слишком серьезной, но докучливой возней.

Знай авторитеты, с кем они пытаются помериться силами, их до костей пробрал бы запоздалый страх, потому что группа Пастуха не раз выполняла задания, какие и голливудским сценаристам не снились. Но знать мелкой уголовной сошке конечно же ничего не полагалось, с них хватало и того простого знания, что эти бывшие офицеры — слишком хлопотная и опасная добыча, которую лучше оставить в покое. На их век хватит беззащитных «лохов» и «бобров», готовых платить при первом же окрике.

Однако на этот раз, как понимал Пастухов, дело оборачивалось значительно серьезнее. «Набат», видимо, затронул интересы одной из тех крупных московских группировок, которые представляли собой хорошо организованные и, по их же терминологии, «отмороженные» структуры. Опасность была в многочисленности такой братвы, хорошей экипировке и традициях «кровной мести», на которой держался их авторитет...

Захватив из обшарпанного клуба в Черемушках Артиста, где он, как бы стараясь отвечать своей кличке, репетировал что-то с очередной молодежной студией, Пастух довольно быстро добрался до офиса «Набата». Во дворе дома на Шаболовке пацанва крутилась вокруг великолепного, как китайский дракон, мотоцикла Мухи. Артист погрозил им пальцем:

— Руками не трогать!

— Нас дядя Муха попросил охранять! — раздались в ответ возмущенные голоса одних мальчишек, а другие тут же поторопились сообщить:

— У них взрыв был. Во-он, окна все выбиты.

Да, последствия взрыва хорошо были видны с улицы. Пастухов с Артистом вошли в подъезд, а потом — сквозь вынесенные воздушной волной двери — и в двухкомнатную квартиру, которая служила Боцману и Мухе офисом. Штаб «Набата» представлял собой плачевное зрелище: груды мусора и клочков бумаги, осколков стекла, посеченные стены, расщепленные взрывом косяки.

Людмила, жена Боцмана, увидев гостей, поставила веник к стенке:

— Здравствуй, Сережа. А, и ты, Семен, тут. Проходите в хату. — Она развела руками. — Извиняйте за беспорядок. Митя с Мухой на кухне, хоть туда гранату не кинули.

Казалось, ничто на свете не может выбить из колеи эту цветущую женщину из провинциального городка, которую судьба некогда свела с боевым офицером Дмитрием Хохловым. Пастухов улыбнулся ей и в который раз удивился ее умению спокойно держаться в любой ситуации. Так же хлопотливо, но без нервов она провожала Боцмана в Чечню, потом отправляла в несколько таинственных «командировок» с друзьями мужа, так же буднично она выметала теперь осколки боевых гранат из офиса охранного агентства «Набат». Столь непоколебима была ее вера в надежность и силу мужа. «Нет, — думал Пастухов, заглядывая в разгромленные комнаты, — не только. Это ее собственная жизненная стойкость, умение не думать о беде, пока она не придет, умение думать о жизни, пока продолжается жизнь. Повезло Боцману: счастливый у бабы характер...»