И не видел никто, как по далёким и тёмным дорогам в уснувшую Галилею спешила судьба, чтобы поспеть вслед за этой странной ночью.
Проснувшись, Мария тихонько выскользнула из-под тонкого покрывала и огляделась по сторонам. Её одежда лежала тут же, на подстилке рядом с кроватью, пропитавшись за ночь дымом свечей и копотью светильника, который, лишившись своей тайны, бесполезно поблёскивал в углу мутноватым стеклом. Спохватившись, Мария стала быстро одеваться, боясь разбудить Хасида, чтобы улизнуть поскорее и постараться понять, как же могло случиться так.
Из— под полуприкрытых век наблюдал за нею всё-таки разбуженный движением Хасид. И только когда она, накинув длинную накидку, метнулась к двери, спохватившись, окликнул её.
— О, Господи…-прошептала она, остановившись.-Что же я натворила…
В тёмных глазах умного Хасида засветилось понимание.
Провожая Марию во внутренний двор, он вложил в её руку несколько динариев и отрицательно покачал головой, когда она попыталась возразить
— Останься ещё на одну ночь, Мария, -попросил он.-Выходит, я как будто и не готов ещё с тобой расстаться…
Теперь понимание засветилось в глазах у Марии.
— Нет, Хасид.-Сказала она.-Я не останусь у тебя.
— Почему же?
— Потому, что у меня тоже есть сердце. Или все твои ночи, или только одна.
Не выдержав её взгляда, он отвёл глаза.
— Счастлив будет тот, кому ты подаришь все свои ночи, Мария…-уклончиво сказал он.
Она подумала, что это, наверное, неправда, и не умеет она приносить счастье, уже потому хотя бы, что не знает, что это такое.
Дорога домой лежала через базар с тяжёлым запахом вяленой рыбы, заглушавший все остальные. Бойкие торговцы перекрикивали друг друга, нависая над прилавками, пытаясь поймать её взгляд, хлопали в ладоши, подмигивали, закатывали глаза, ломая привычную комедию. Купив немного сладких фиников и новый гребень, она спрятала оставшиеся деньги в складках одежды, заколола растрепавшиеся волосы и почти побежала домой, спасаясь от громких окриков и хитрых глаз. Недоброй была для неё Меджель, а ещё и этой ночью вдругбесследно пропала луна…
Ребёнком она не ждала ни от кого ни помощи, ни защиты, и убегала на морской берег, когда уходили оттуда последние рыбаки. Для неё в человеческих сердцах не было тепла, и её согревали камни, не остывавшие до полуночи, молчащие, но понимающие всё. Там забывались обиды, затихала боль, и снова заставляло жить ночное море…
Словно проклятие нависает над тем, кто нелюбимым приходит в этот мир, — и застывает вечными сумерками в глубине насторожённых глаз, ложится тёмной тенью на неулыбчивое лицо, окутывает невидимым саваном израненную душу, — и никогда уже не найти ему любви. Страшным нечеловеческим чутьём чуют люди этот разлитый в воздухе запах страдания и одиночества, вечный зов зла слышат из сердца, и идут на зов, и настигают добычу, и терзают жертву… И не ведают, что творят…
Каменная улица сменилась пыльной окраиной, большие дома — убогими хижинами с отсыревшими стенами. Громкоголосые пастухи гнали на луга сонных с ночи овец, и женщины с кувшинами шли за водой к колодцу, и полуголая черноглазая ребятня то и дело проносилась мимо, придумывая новые войны. Вот в чём дело было — в этих днях. В них не было ничего — только жара, пустота и бессмыслие… От зноя густел и слипался воздух, и страшно было дышать этим воздухом, и старые обиды снова превращались в чертей и разводили маленькие костры. Они были везде — на дне кувшина с водой, за веретеном, в старых сундуках; притаившись за неряшливо измазанными глиной стенами, поджидали на знакомых поворотах…и путались мысли, и хотелось бежать, но не было сил…
Но к вечеру перегорал тяжёлый пыльный воздух, сладко тянуло дымом из маленьких двориков, в верхушках деревьев мирно шелестел пока ещё далёкий ветер, но уже заливалось рябью ожидающее его море. Запах кипарисов на побережье, крутой выступ скалы над синей водой…говорил ли кто когда-нибудь с камнями? О, Господи, Господи… если что-то не так, скажи, если угодны Тебе были эти дни, пусть так, но почему же сегодня Ты повелел всему быть иначе?…
Мать ждала её на пороге.
«Ну, вот и всё», -с ужасом и одновременно почему-то с облегчением подумала Мария.
— Не зайдёшь ты больше сюда, Мария, -глухо сказала мать.
— Мама…
— Я не пущу. И не дам тебе навлекать позор на этот дом.
— Но мне ведь…
— Иди туда, откуда ты пришла. Или гонят оттуда? Поделом.
— А ты и рада, мама…
— Ступай. Сюда тебе дороги нет. Господь наказывает грешников, так неси же кару ты одна.
— Господь ли?-Вскричала Мария.-Господь не карает, а прощает, мама!
— Не смей!-Яростно взвизгнула мать.-Никто не станет терпеть твоей дерзости и блудодейства! Вдвойне и втройне покарает тебя Господь за упрямство твоё!
— Вот как… А за что же карала меня ты? За отца, который бросил тебя? За то ли, что я родилась во грехе? Господь простит меня, мама, и я знаю это! Он простит меня, потому что я уже наказана! Меня наказала ты, наказали все вы!
— Будь ты проклята, Мария, -вдогонку ей кричала мать.-Непокаянная блудница!
Что же зовётся истиной, о, Господи? Что скажешь, что ответишь на это Ты? Рассуди же во всевеликой мудрости Твоей, и назначь всему своё место, и прикажи идти своим чередом, и повели быть…
— О!-Сказал Пётр.-Знать бы, за что Иуде позволено многое…
Он умылся водой, принесённой с утра Алхеем, и брызнул ею в лицо маленькому вредному Иуде. Иуда запищал и спрятался за спиной Иисуса. Потянувшись, вышел в маленький дворик Андрей, и, щурясь на солнце, расправил могучие плечи.
— Пристал, чучело бородатое, -ныл Иуда.-И всё ему не так, что я не сделай, что ни скажи…
— Надоели, -строго сказал Иисус, и воцарилась тишина.
— Что будешь читать сегодня, учитель?-Спросил Андрей.
— Даниила, -коротко ответил Иисус.
— Вечером нас ждёт Сулима, -напомнил Пётр.
— Ага, -сказал Иисус.-И ещё кое-что…
— Что?-Взволнованно спросили хором Пётр, Андрей и Иуда.
— Ужин у Сулимы, вот что!-Выдал им Иисус, и брызнул на них водой из широкого кувшина.
— Ну как есть дитё неразумное, -вздохнул Пётр.-Радуется всегда, и хорошо ему…
Умывшись, уселись за еду, и непривычно радовался чему-то Алхей. Вдруг понесло от нехитрого очага каким-то дымным неведомым счастьем, и наполнился им тесный сжатый воздух лачуги. Всему виной были эти четверо, свалившиеся на голову ненастной ночью и превратившие её в этот тёплый чудесный день. Самый молодой из них, хрупкий голубоглазый юноша с маленькой горбинкой на носу, говоривший с ним вчера, при свете дня показался старше и мудрей. Трое спутников относились к нему с такой бережной ласковостью, словно юноша был сделан из дорогого заморского горного хрусталя.
— Приходи в синагогу на проповедь, -пригласил Алхея Андрей.-Сегодня Иисус читает Даниила.
— О!-Сказал Алхей, не в силах выразить большее в своё первое счастливое дымное утро.
Мария сидела на берегу до самого заката, пока стаи птиц не выпорхнули из-за багрового солнечного шара и не опустились с шумом на тихую морскую гладь. Только тогда она пришла в себя и медленно поднялась на ноги.
В голове звенели пустым звоном колокола, отдаваясь в сердце ноющим эхом. Со скалы были видны рыбаки, собирающие сети, долетали их далёкие голоса. Как на ладони, лежало окружённое высокими горами галилейское море, и ещё никогда она не была такой чужой на этой земле.
Звякнув, упали на камни круглые железные монеты. Поспешно собрав их и снова спрятав, Мария в последний раз оглянулась на маленький городок, лежащий у подножья, потом подняла глаза к небу, и, прошептав короткую молитву, перекрестилась.
По тропинке она спустилась вниз по крутому северному склону, и затихли голоса рыбаков, и скрылась за скалой Меджель, и исчезла навеки.
