- В городе бы у нас побывали; на будущей неделе у головы бал - головиха именинница. У нас, дядя, в городе весело: драгуны стоят, танцевальные вечера в клубе по воскресеньям бывают. Вот в К. - там пехота стоит, ну и скучно, даже клуб жалкий какой-то. На днях в наш город нового землемера прислали - так танцует! так танцует! Даже из драгун никто с ним сравняться не может! Словом сказать, у всех пальму первенства отбил!

- Ах ты, танцевальщица! и сегодня вот танцы затеяла, а подумала ли, кто музыку-то вам играть будет!

- Вы, маменька. Фортепьяно-то у нас не очень ведь расстроено?

- Не знаю; с тех пор, как ты уехала, не раскрывали. Да что же я вам играть-то буду? Как молода была - ну, действительно... даже варьяции игрывала, а теперь... Разве вот "Ah, mein lieber Augustin!" ["Ах, мой милый Августин!" (нем.)] вспомню, да и то навряд!

- Вспомните, вспомните... как-нибудь... А вы, дядя, отчего не танцуете?

- Склонности, друг мой, не имею.

- А вы принудьте себя. Не всё склонность, надо и другим удовольствие сделать. Вот папенька: ему только слово сказали - он и готов, а вы... фи, какой вы недобрый! Может быть, вы любите, чтобы вас упрашивали?

- Нет, уж сделай милость, уволь!

- Дядя! душка! хотите, я на колени перед вами встану?

- Коли охота есть на коленях стоять - становись!

- Фи, недобрый какой! а еще либералом считается! Дяденька! ведь вы либерал - ха-ха! Меня намеднись предводитель спрашивал: "Что это ваш дяденька-либерал как будто хвост поджал?.." в рифму, ха-ха!

В таком характере длился разговор в продолжение целого часа, то есть до тех пор, когда, наконец, явился Павел Федорыч с обоими Головлятами. Действительно, один был черненький, другой беленький. Оба шаркнули ножкой, подошли к Машеньке к ручке, а Нонночке и Филофею Павлычу руку пожали.

- Внучки Арины Петровны - чай, помнишь, братец! - отрекомендовала их мне Машенька. - Приятельница мне была, а во многих случаях даже учительница. А христианка какая... даже кончина ее... ну, самая христианская была! Пришла в праздник от обедни, чайку покушала, легла отдохнуть - так мертвенькую в постели и нашли!

На несколько минут все вдруг смолкли. Машенька вздыхала, Нонночка улыбалась и обменивалась с молодыми Головлевыми взглядами, которые очень смешили их.

- Поль! а скоро старый Головель своих Головлят с тобой отпустил? - первая прервала молчание Нонночка.

- Ну, нет, подумал-таки!

- Он, Нонна Савишна, боится, чтоб мы нечаянно в разврат не впали! - сказал беленький Головленок.

- Он нас, Нонна Савишна, нынче по утрам все просвирами кормит! - присовокупил черненький Головленок.

- Уж он крестил нас, крестил! Мы уж в коляску сели - а он все крестит. Как мост переехали, я нарочно назад оборотился, а он стоит на балконе и все крестит!

- Ах, молодые люди, молодые люди! - вступилась Машенька, - все-то бы вам покощунствовать! А разве худое дело - хоть бы просвиры! ведь они... божественные! Ну, или покрестить - отчего же и не перекрестить в путь шествующих!

- В путь шествующих... в Березники! - заметил Павел Федорыч, и все вдруг засмеялись.

Опять наступило молчание, и возобновилась прежняя игра глазами между молодыми людьми. Наконец уже около четырех часов доложили, что кушать подано, и все гурьбой потянулись в залу.

За обедом все языки развязались, и сделалось очень шумно, так что я начинал уже терять надежду возобновить разговор о Коронате, как Нонночка совершенно неожиданно помогла мне.

- От Короната Савича какой-нибудь новенькой выходки не получили ли? - обратилась она к матери.

- Нет, пока ничего... - ответила Машенька, слегка конфузясь и быстро взглядывая на меня.

- Вы знаете, дядя, что у нас в семействе нигилист проявился? - продолжала болтать Нонночка.

- Филозоф-с, - пояснил Филофей Павлыч, - юриспруденцией не удовлетворяется, считает ее за науку эфемерную и преходящую-с. В корень бытия проникнуть желает.

- Нет, в самом деле! Вы слышали, дядя, что Коронат Савич в Медицинскую академию перейти желает... ха-ха!

- Слышал. Но что же тут смешного?

- Как что смешного! Мальчишка в семнадцать лет - и сам себе звание определяет... ха-ха! Медиком быть хочу... ха-ха!

- Он, может быть, Нонна Савишна, ветеринаром быть желает. Нынче земские управы всё ветеринаров вызывают - так вот он и прочел! - сострил беленький Головлев.

- Ветеринаром - ха-ха! именно, именно ветеринаром! отлично! отлично! Вы - душка, Головлев! Папаша! пожалуйста, вы его в наш уезд ветеринаром определите! Я его к своей Бижутке годовым врачом приглашу!

Нонночка грохотала, и весь синклит вторил ей, кроме, впрочем, Машеньки, которая сидела, уткнувшись в тарелку, и Добрецова, который был серьезно-печален, словно страдал гражданским недугом.

- Я не имею чести знать Короната Савича, - обратился он ко мне, - и, конечно, ничего не могу сказать против выбора им медицинской карьеры. Но, за всем тем, позволяю себе думать, что с его стороны пренебрежение к юридической карьере, по малой мере, легкомысленно, ибо в настоящее время профессия юриста есть самая священная из всех либеральных профессий, открытых современному человеку.

- Почему же вы так думаете?

- А потому просто, что общество никогда так не нуждалось в защите, как в настоящее время.

- В защите? против чего?

- Против современного направления умов-с. Против тех недозрелых и, смею так выразиться, нетерпимых теорий, которые предъявляются со стороны известной части молодого поколения, к которому, впрочем, имею честь принадлежать и я.

- Но ведь такого рода защиту могут и становые пристава оказать!

- Могут-с; но без знания дела-с.

- Отчего же? Ведь доискаться, что человек между грядами спрятался, или допросить его так, чтоб ему тепло сделалось, - право, все это становой может сделать если не лучше (не забудьте, на его стороне опыт прежних лет!), то отнюдь не хуже, нежели любой юрист.

- Да-с, но ведь факты, на которые вы указали, - ни больше ни меньше, как простые формальности. И даже печальные формальности, прибавлю я от себя. Их, конечно, мог бы с успехом выполнить и становой пристав; но ведь не в них собственно заключается миссия юриста, а в чем-то другом. Следствие будет мертво, если в него не вложен дух жив. А вот этот-то дух жив именно и дается юридическим образованием. Только юридическим образованием, а не рутиною-с.

- Гм... ежели вы с точки зрения "духа жива"... Скажите, пожалуйста, этот "дух жив" - ведь это то самое, что в прежние времена было известно под именем "корней и нитей"?

- И это-с. Вообще, юрист прежде всего обращает внимание не на частности, а на полноту общей картины, на тоны ее, на то, чтобы в ней, как в зеркале, отражалось действительное веяние среды и минуты. Что преступление не должно остаться безнаказанным - это, конечно, не может подлежать ни малейшему спору. Но главное все-таки - это раскрыть глаза самому обществу, указать ему на сущность и источник вредных поползновений и возбудить в нем желание самозащиты. Этот последний результат в особенности важен; в нем, я полагаю, заключается самое бесспорное доказательство преимущества современных юридических деятелей над прежними.

- Извините! я - человек старого покроя, и многое в современных порядках не совсем для меня ясно. Вот вы сейчас о самозащите упомянули: скажите, часто бывают доносы в ваших краях?

- Не доносы-с, а выражения общественной самопомощи-с.

- Ну, да; разумеется, самопомощи... Часто?

- Да, общество наше, по-видимому, с каждым годом яснее и яснее сознает свои права и обязанности.

- Гм... Конечно, это - не больше, как личное мое мнение, но я все-таки должен сознаться, что сердце мое больше лежит к становым приставам. И даже именно потому, что у них мало юридического развития.

- Ну, это уж - дело вкуса-с.

Покуда мы таким образом беседовали, все остальные молчали. Нонночка с удовольствием слушала, как ее Поль разговаривает с дяденькой о чем-то серьезном, и только однажды бросила хлебным шариком в беленького Головлева. Филофей Павлыч, как глиняный кот, наклонял голову то по направлению ко мне, то в сторону Добрецова. Машенька по-прежнему не отрывала глаз от тарелки.