Пытаясь его убедить, я чувствовал, как краска заливает моё лицо. Ведь по сути дела все последние луны я и сам убивал себя, только медленно. Вправе ли я всё это говорить?
Но Холи слабо кивнул, и я понял, что он готов выполнять мои распоряжения:
- Я дам тебе знак, выдерну кинжал, и после этого ты примешь свой второй облик. Постарайся как можно скорее залечить рану, иначе она тебя погубит.
Наконец его зрачки сузились, и я понял, что настой подействовал. Я ухватился за рукоять, потянув её на себя со всей возможной силой. Юноша выгнулся дугой и закусил губу, но всё прошло легче, чем я опасался. Воздух тут же начал входить в отверстие, но я прикрыл его лоскутом кожи, который уже держал наготове.
Сил на превращение у Холи не хватало, и я немного помог ему, стараясь, чтобы это осталось незамеченным. Спустя мгновенье на постели извивался молодой лис, отхаркивающий кровь из пасти. Я придерживал его обеими руками, чтобы он себе не повредил. Прошло довольно много времени, прежде чем Холи почти полностью заживил рану, затих и уснул.
Чувствуя себя совершенно измочаленным, я отослал Вула с запиской для родителей юноши, добрался до соседней постели и тоже заснул, не раздеваясь.
Проснулся я уже ранним утром следующего дня, солнце только всходило. Лисёнок дремал под одеялом и тихо поскуливал, свернувшись калачиком. Я решил, что, пожалуй, уже пора снова обратить его в человека. Через некоторое время можно будет разбудить Холи и напоить отваром, помогающим при лёгочных болезнях. Жена Вула уже затопила печь, и я хлопотал на кухне рядом с ней, когда услышал быстро прервавшийся хрип.
Холи, вытянувшись, лежал на постели, и из его груди снова торчал нож. Только воткнувший его, в отличие от юноши, не промахнулся. Одеяло было откинуто, дверь распахнута настежь, калитка открыта. Я добежал до ограды, но убийцы уже и след простыл. Вул поливал деревья с другой стороны дома, и никого не заметил.
Сначала я мог лишь целиком отдаться охватившим меня печали и гневу, потом начал размышлять. Самоубийство подростка может иметь множество причин – несчастная любовь, уязвлённая гордость, долг чести, постыдная болезнь. Впрочем, последнее исключалось – в этом я кое-что понимал. Порой мне кажется, что юность сама по себе – опасная хворь, которая у иных заканчивается смертью. Я выжил, но вряд ли выздоровел вполне, и, по всей видимости, останусь таким, как есть, уже до гробовой доски. Но если кто-то так сильно желал его гибели, что добил раненого, то и к самоубийству Холи могли склонить - если не угрозами, то чем-то, более действенным. Я помнил взгляд, обращённый на меня подростком, когда я вытаскивал кинжал. Холи хотел жить, но что-то заставляло его думать о смерти.
Искать его здесь мог лишь кто-то, получивший мою записку или знающий о ней. Я уже давно никуда не выбирался, но понимал, что мне надо лично прийти к родителям с дурной вестью. Подойдя к зеркалу, я подумал, что сам не пустил бы на порог такого гостя. Покрасневшие глаза, обросшее щетиной лицо. Я потребовал у Вула приготовить свежую и пристойную одежду, но сначала, взяв на кухне ещё горячей воды, долго отмывался. Все мышцы ломило. Перед выходом я покрутился у зеркала, заставляя себя изобразить бодрый и здравый вид. По дороге мне пришлось зайти ещё к цирюльнику и слушать его бессмысленную болтовню.
Нет ничего кошмарнее, чем видеть лица, устремлённые на тебя с надеждой, и знать, что тебе сейчас придётся сказать. Орт и Лари уже были одеты для выхода, и, судя по всему, как раз собирались меня навестить. Мать бросилась ко мне со словами:
- Холи лучше? Ему правда лучше?
- Он уже поправлялся, но кто-то пробрался в дом и зарезал его. У мальчика была сильная воля, он готов был бороться, но его убили во сне, предательски, - добавил я, как будто это могло что-то изменить. – И я найду убийцу, пусть даже мне придётся просить вас открыть мне всё, о чём вы предпочли бы молчать. Клянусь своей второй природой и своими предками, что ни одно ваше слово не уйдёт из моих губ. Не говорите пока никому о том, что случилось.
Мы прошли в дом. Орт, отец Холи, поддерживал Лари под руку, почти волоча её на себе. Теперь я был почти уверен, что к убийству непричастен никто из них, хотя в Вилаголе мне пришлось повидать достаточно.
- Мы уснули вчера ещё засветло, не став дожидаться сына, - сказал Орт. Телохранители легли и встали вместе с нами. Слуги, получившие ваше послание, подумали, что оно от него, тем более что никто из них не умеет читать. Холи в последнее время часто ночевал у двоюродного брата или вообще неизвестно где. Лерт как раз пришёл с утра к нему, не застал, пошёл искать, потом вернулся, нашёл записку на столике и бросился нас будить.
Лерт был кузеном Холи, сыном брата Лари и племянником Роди по матери.
- Вы уверены, что никто из слуг не знает грамоты?
- Откуда?
- Рядом есть лавочка, где торгуют тем, что нужно для переписчиков книг. Чернила, пергамент для важных документов, папир. Я дам вашему слуге денег, пусть он купит там краски и кисть.
Супруги недоумённо переглянулись, но моя просьба была выполнена. Я с тяжёлым сердцем продолжал расспросы:
- В последнее время сын с вами не ладил?
Орт тяжело нахмурился:
- Несколько раз Холи был непозволительно груб с матерью. Оскорблял её словами, которые вообще не должен произносить благородный
- Госпожа моя, - обратился я к Лари, - юность так опрометчива. У него были какие-то, хотя бы пустяковые причины чувствовать себя обиженным?
Её лицо залила краска:
- Нет, нет, в том то и дело. Это было так неожиданно и так жестоко с его стороны. Бедный Холи. Теперь бы я всё ему простила.
- На днях я собирался прилюдно сделать завещание и объявить наследника, - подхватил Орт. – По столице всё ещё гуляет поветрие, своей судьбы никто не знает. Конечно, наследовать должен был мой сын. Но мне так не хотелось спускать ему всё это с рук, что я уже подумывал о том, чтобы оставить большую часть состояния Лерту.
- В последнее время Холи часто ночевал не дома?
- У Лерта он вообще часто ночевал ещё мальчишкой, особенно летом. У их дома есть открытая веранда, там ему и стелили, поскольку Холи не выносил жары. Но после наших ссор он вообще мог остаться где-нибудь в трактире и заявиться наутро, в мятой, грязной одежде, с синевой под глазами и без денег.
Она опустила глаза.
Тем временем из лавочки принесли краски.
- Соберите всех слуг в соседней комнате, - сказал я Орту – и впускайте ко мне по одному. На листе папира я написал три коротких слова – «небо» - жёлтой краской, «трава» - красной и «лютик» - синей.
- Каким цветом это написано? – быстро спрашивал я каждого из слуг. Они таращили на меня глаза, но, привыкнув исполнять любую господскую прихоть, терпеливо давали ответы: «цыплячьим, гвоздичным, заревым, сумеречным».
- Голубым, - вдруг услышал я. – Ой, нет, таким, как у лютика».
Да уж, если красный с зелёным иные путают, то таких ошибок мне ещё не встречалось. Передо мной стоял паренёк ростом мне по пояс, с лицом, покрытым веснушками.
- Ты что же, учишься читать?
Уши его покраснели, словно он уже ожидал того, что за его будут за них драть.
- Хочу поступить приказчиком в лавку, а там надо, ну, хоть немного. И читать, и считать тоже.
- Ну что ж, похвальное намерение. А здесь ты чем занимаешься?
- Еду варю. Я кухарки здешней сын.
Больше грамотных не нашлось. Поварёнок, как выяснилось, до позднего вечера помогал матери, уснул прямо на кухне и с самого утра тоже был весь в хлопотах.
Слуг отослали, и я снова остался наедине с супругами.
- Простите меня, - сказал я Лари, - но мне важно знать, в чём именно вас обвинял ваш сын.
Она вскинула голову:
- Сука, - кричал он, - шлюха. И ещё похуже. Потом разрыдался, выкрикнул, что всё равно меня любит, и выскочил из комнаты.
