Солдин, похоже, из тех, кого опасность заставляет собраться. Он быстро накидывает овчину, выходит и начинает тихонько спускаться по дальней лестнице. Я немного выжидаю, распахиваю окно, высовываюсь наружу в одном исподнем и ору:
- Верни кошелёк, мерзавец, сукин сын! Я в кипятке тебя сварю, когда найду! Верни кошелёк, лучше будет!
Солдин уже завернул за отхожее место и припустил изо всех сил. Мордовороты у меня под окном и те, которые стоят рядом с выходом, ржут так, что у меня уши закладывает. Я начинаю одеваться, потом выбегаю за дверь, и меня, понятное дело, тут же хватают под руки, затыкают рот какой-то тряпкой и волокут обратно в комнату. Тут все четверо, и это хорошо.
Из их разговора я понимаю, что Оллин Кори будет здесь к вечеру, поэтому устраивать мне серьёзный допрос они пока не решаются. Всего лишь бьют по лицу и под дых, чтобы подготовить к разговору. Когда это окончательно мне надоедает, я делаю вид, что потерял сознание. Один из бандитов тащит меня к стоящему на табурете тазику с водой и окунает туда голову. Это наводит его на свежую мысль, и когда я прихожу в себя, он снова погружает моё лицо в воду, выжидая, пока я не начну захлёбываться. Так повторяется три или четыре раза – я уже сбиваюсь со счёта, когда дверь слетает с петель, задевая одного из моих мучителей и сбивая на пол таз. Я еле успеваю от неё увернуться. Люди Кори, похоже, были до того поглощены развлечениями со мной, что сбежать от городской стражи успел только один. Ещё один, пригнувшись, ныряет в окно, и, судя по крикам, попадает там на чьё-то лезвие. Двоих скручивает стража. Я, пошатываясь, выхожу в коридор и вижу, как у лестницы, ведущей к чёрному ходу, добивают последнего.
Солдин бросается ко мне и помогает вытащить кляп.
- Хорошо, - говорю я. - Никто из четверых не ушёл. Ты выиграл нам полдня или даже целый день.
- Я подумал обо всех способах, какими они могли бы сбежать, Шади, и предупредил отряд. Вы кое-чему меня уже научили.
Его лицо сияет от гордости, и мне больно думать, что скоро он больше не сможет её почувствовать.
- Ты, надеюсь, не стал им говорить, что ты не мой слуга? – тихо спрашиваю я.
- Конечно, нет. Хотя сейчас мне жалко, что я не попросил палаш, чтобы с ними рассчитаться. Что они с вами делали?
- Ерунда. Сейчас нам снова надо будет идти.
- Но мне пришлось сказать, кто вы.
- Неважно. Об этом уже знают.
Я благодарю стражников. До небольших городков вроде этого смута, похоже, ещё не дошла, и они пришли на подмогу, как и следует, быстро. Конечно, отданный Солдином золотой этому тоже немало способствовал. Отдавая ещё один, я говорю:
- Перевяжите этих двоих и допросите. А нам скоро надо будет уходить. Если в городе или окрестностях появится их господин, постарайтесь его задержать. Он полный, обрюзгший, лет на двадцать постарше меня, с редкими светлыми волосами и лицом в оспинах. Будьте с ним осторожны, он очень опасен. Когда вернусь – награжу вас.
Даже если гадину потом велят отпустить (продолжаю я про себя).
Главное я уже знаю – бандитов послал Кори, а своими намерениями он всё равно вряд ли с ними делился. Стража, видимо, пошлёт в Вилагол донесение о нападении на благородного из столицы, но там, судя по наглости Кори, всем уже не до этого. Жалко. Я надеялся, что до следующих выборов родовитые будут соблюдать хоть какие-то приличия.
Я спускаюсь и иду на кухню. Слуги при виде стражи разбежались вслед за хозяином. Мне удаётся отыскать ведро с водой и отмыть лицо от крови. После некоторых раздумий я забираю лежащий на столе окорок. Потом поднимаюсь наверх, собираю сумку, выковыриваю спрятанные монеты из тайников и мы выходим, оставляя полностью разгромленную комнату. На протяжении дня пути отсюда дорога дважды разветвляется, и у нас хорошие шансы сбить со следа тех, кто будет нас искать.
- Мы будем идти всю ночь, - говорю я.
Когда мы удаляемся от города, я достаю из сумки плащ с меховой подкладкой, потом, поразмыслив, вынимаю ещё один – для Солдина. Путешествовать в обличье благородных для нас сейчас безопаснее. Я снимаю шляпу и прячу лицо под капюшоном. Солдин следует моему примеру. Я достаю два длинных кинжала, и мы подвешиваем их на плащи так, чтобы они всё время были под рукой.
Когда рядом с дорогой попадается большой камень или поваленное дерево, я присаживаюсь на них и отдыхаю. У юноши, по счастью, хватает благоразумия поступать так же. Сейчас у меня нет сил его уговаривать.
Темнеет. Почувствовав, что кто-то идёт к нам навстречу или обгоняет нас, я всякий раз прячусь вместе с Солдином в придорожной канаве. Наша одежда уже давно измарана в грязи, но это меня не слишком беспокоит. Идущие или едущие по дороге ночью обычно опасны – как и мы.
- Архивариус сегодня умер, - говорит Солдин. Говорит, не обращаясь ко мне, прямо в окружившую нас ночь. – И пока что некому его заменить.
Это означает, что уже назавтра в столице никто больше не сможет удержать благородных от любых глупостей и подлостей, на которые они решатся. Завещание либо уже стало известно, либо станет известно на следующий день. Так что искать теперь будут не только меня, но и Солдина. Ближайшую развилку дорог мы можем пройти ещё до света – если у нас хватит на это сил, во что слабо верится.
На лужайке неподалёку от дороги горит костёр, возле него сидят трое. Я прошу юношу спрятаться, осторожно подкрадываюсь и присматриваюсь. Похоже, и в самые тёмные ночи госпожа не оставляет меня в своей милости. Рядом с костерком пасётся пара стреноженных битюгов, покрытых попонами, и стоит фургончик. Самые безобидные из всех, кого мы могли встретить на пути – актёры. Им давно бы уже было пора остановиться на зиму в каком-нибудь большом городе. По всей видимости, они и ехали в столицу, но услышав последние известия, развернулись, чтобы отправиться в более безопасные места. Ночевать в чистом поле, конечно, не слишком разумно, но для них ещё хуже – запалить лошадей. Во всяком случае, сторожевых у костра они оставили. Полагаю, их вожак – человек догадливый и осторожный, а это не слишком хорошо, если мы с Солдином попробуем к ним прибиться.
Свои театры в столице есть у нескольких семей. Не самых богатых, поскольку это дополнительный источник дохода. Конечно, приглашения на сидячие места не продаются, а раздаются с поклонами и с обычным «вы сделаете нам честь посещением». Однако яма у сцены, где стоят люди попроще, деньги приносит, и немалые. Есть и королевский театр, куда не пускают простонародье с его непристойными выкриками, чесночным духом и лузганьем тыквенных семечек, но туда я не ходок уже давно.
Я тихонько подзываю Солдина и подхожу к костру с освещённой стороны с видом человека, который не собирается прятаться:
- Не слишком приятная ночёвка, верно? Мы с моим младшим спутником могли бы сторожить вас по ночам, а днём отсыпаться в фургоне. Иначе с нынешней дорогой вы совсем измотаетесь.
Двое остаются сидеть и бурчат что-то себе под нос, с подозрением глядя на мою опухшую физиономию. Третий встаёт, поправляя кинжал, и внимательно глядит на меня:
- Тихо! Господин, у вас осанка человека, который привык иметь дело с оружием. Как я понимаю, это предложение, от которого нельзя отказываться?
Он моих лет и примерно моего сложения – скорее плотный, чем худой, но привыкший упражнять своё тело – однако повыше и покрепче меня. Коротко подстриженная светлая бородка, острый взгляд. Он не оборотень, и почти наверняка не из благородных, но говорить с ним, используя обычное «эй, ты» мне не хочется – и даже не потому, что от него сейчас зависят наши жизни. Поэтому я выбираю самое вежливое из простонародных обращений.
- Ошибаешься, сударь. Если в нас нет нужды, то мы спокойно уйдём прочь – хотя не отказались бы, конечно, сначала выпить горячего и обсушиться.
Не дождавшись возражений, я достаю из сумки окорок, отрезаю половину, кидаю на тряпицу, где уже лежат ломти хлеба, и устраиваюсь на бревне, лежащем у костра. Солдин, не решаясь сесть, подходит, чтобы согреть озябшие руки над пламенем. Вожак опускается на бревно рядом со мной.
