– А похоже на дорожный знак.

– Это идеальный союз противоположностей.

– А по-моему, запрет на превышение скорости. Носи лучше носки.

Он рассмеялся и положил ладони ей на спину, поместив большие пальцы в ямочки под лопатками. Секунду они сидели неподвижно.

– Ну вот, – бодро произнес он, – защитный костюм готов. Ну что? Купаться?

Так прошел долгий жаркий день. Они плавали, дремали и читали, а когда спала жара и на пляже появилось больше людей, вдруг заметили, что что-то не так. Декстер был первым.

– Это мне кажется или…

– Что?

– Все на пляже голые!

Эмма огляделась:

– О да. – И снова уткнулась в книгу. – Декстер, будешь так таращиться, глаза выпадут.

– Я не таращусь, а наблюдаю. Я, между прочим, по образованию антрополог, забыла?

– И по антропологии у тебя была тройка с минусом, верно?

– Двойка с плюсом. Смотри, вон наши друзья.

– Какие друзья?

– С парома. Вон там. Они устроили барбекю.

В двадцати метрах от них над дымящимся алюминиевым противнем сидел голый бледный мужчина, точно хотел согреться, а девушка стояла на цыпочках и махала им рукой: два белых треугольничка, один черный.

Декстер радостно замахал в ответ:

– А вы голые!

Эмма отвернулась:

– Я так не могу.

– Что?

– Жарить мясо голышом.

– Эм, ты такая консервативная.

– Дело не в консервативности. Я забочусь о своем здоровье, пищевой безопасности и гигиене питания.

– А я бы устроил голое барбекю…

– В этом и разница между нами. Декс, ты такая порочная, сложная натура.

– Может, подойдем поздороваться?

– Только не это!

– Просто поболтать…

– Держа в одной руке куриную ножку, а в другой – его сардельку? Нет уж, спасибо. К тому же разве это не нарушение нудистского этикета?

– Что?

– Разговаривать с голыми, когда сам в одежде.

– Не знаю, а есть такое правило?

– Читай книжку, ладно?

Она повернулась лицом к деревьям, но за годы знакомства с Декстером так хорошо его изучила, что буквально слышала, как в его голове возникают мысли, будто то были камушки, плюхающиеся в грязь. Вот и сейчас…

– И что ты думаешь?

– По поводу чего?

– Стоит ли нам это сделать?

– Что?

– Раздеться?

– Нет, Декстер, нам не стоит раздеваться!

– Но вокруг одни голые!

– Это не причина! А потом, как же правило номер четыре?

– Не правило, а рекомендация.

– Нет, правило!

– Ну и что? Можно его как-нибудь обойти.

– Если его обойти, это будет уже не правило.

Он надулся и грузно сел на песок:

– Просто мне кажется, это невежливо…

– Ладно, ты иди, а я постараюсь на вас не пялиться.

– Какой смысл идти одному, – обиженно пробурчал он.

Она легла на спину:

– Декстер, с какой стати тебе так не терпится увидеть меня голой?

– Я просто подумал, что без одежды мы сможем лучше расслабиться.

– Не-ве-ро-ят-но, просто невероятно…

– То есть ты не будешь чувствовать себя более комфортно?

– НЕТ!

– Но почему?

– Какая разница почему? И тебе не кажется, что твоей подруге это не очень понравится?

– Ингрид плевать. У нее очень свободные взгляды. Один раз она позировала без лифчика для рекламы в аэропорту…

– Боюсь тебя разочаровать, Декстер…

– Ты меня не разочаруешь…

– Но есть большая разница…

– И в чем же она?

– Во-первых, Ингрид была моделью…

– Ну и что? Ты тоже смогла бы так.

– Декстер, ты и в самом деле так считаешь? – громко рассмеялась Эмма.

– Ну, для каталогов, по крайней мере. Фигурка у тебя симпатичная.

– Фигурка симпатичная… Боже, помоги мне!..

– Я совершенно объективно говорю: ты очень привлекательная женщина…

– Которая не станет раздеваться! Если тебе так не терпится загореть без полосок, вперед, валяй. А теперь, может, сменим тему?

Он отвернулся и лег на живот рядом с ней, опустив голову на руки. Их локти соприкасались, и она снова слышала его мысли. Он слегка толкнул ее:

– Можно подумать, я там чего-то не видел.

Она медленно отложила книгу в сторону, сдвинула очки на лоб и наклонила голову набок, став его зеркальным отражением:

– Пардон?

– Я сказал, можно подумать, мы там чего-то не видели. Мы же видели друг друга голыми. – (Она округлила глаза.) – В ту ночь, помнишь? После выпускного? Наша единственная ночь любви?

– Декстер!

– Я просто хочу сказать, что никто уже не удивится размерам…

– Меня сейчас стошнит.

– Ну, ты понимаешь, о чем я…

– Это было так давно!

– Не так уж давно. Если я сейчас закрою глаза, то живо смогу представить…

– Не надо.

– Да, вот ты… у меня перед глазами.

– Прекрати!

– Ага, вижу тебя как наяву…

– Было темно.

– Не так уж и темно.

– Я была пьяна…

– А, все вы так говорите.

– Все? Кто это все?

– И не такая уж и пьяная ты была.

– Ну я была достаточно пьяна, чтобы опуститься до такого. Кроме того, насколько я помню, ничего не было.

– Ну я бы не сказал, что совсем ничего, если я правильно припоминаю…

– Я была молодой, глупой… и вообще, ничего не помню. Моя память отключилась, как после травмы.

– А моя не отключилась. И если я закрою глаза, то смогу прямо сейчас тебя увидеть – твой силуэт в утреннем свете, твой дунгари[9], соблазнительно брошенный поверх покрывала из «Икеи»… – (Она больно ударила его книжкой по носу.) – Эй!

– Послушай, я не буду раздеваться, понял? И не было на мне никакого дунгари, я в жизни его не носила. – Она снова раскрыла книгу и тихо захихикала себе под нос.

– Что смешного? – спросил он.

– Соблазнительно брошенный дунгари. – Она рассмеялась и с нежностью на него посмотрела. – Ты иногда так меня смешишь.

– Правда?

– Бывает. Тебе бы на телевидении выступать.

Он довольно улыбнулся и закрыл глаза. Образ Эммы той ночью действительно стоял у него перед глазами: вот она лежит на узкой кровати, голая, не считая юбки; руки подняты над головой, и он с ней целуется. С такими мыслями он и уснул.

К вечеру они вернулись в комнату – уставшие, липкие от пота, с обожженной солнцем кожей – и, войдя, сразу посмотрели на кровать. Обогнули ее и вышли на балкон, откуда открывался вид на море, которое подергивалось дымкой по мере того, как голубое небо приобретало сумеречную розовую окраску.

– Ну, кто первый в душ?

– Иди ты. А я посижу и почитаю.

Она опустилась в старый шезлонг в вечерней тени, слушая звуки льющейся воды и пытаясь сосредоточиться на крошечном шрифте русского романа; с каждой новой страницей ей казалось, что буквы становятся все мельче. Внезапно она встала и подошла к маленькому холодильнику, который они наполнили бутылками с водой и пивом; достала банку и в этот момент заметила, что дверь ванной распахнута настежь.

В душе не было занавески, и Эмма увидела Декстера. Он стоял боком под струей холодной воды, закрыв глаза от бившей в лицо воды, откинув назад голову и подняв руки. Она видела впадины под его лопатками, длинную загорелую спину, две ямочки у основания позвоночника над маленькими белыми ягодицами. Но боже, он поворачивается… банка выскользнула у нее из рук, ударилась об пол и с шипением полетела в сторону, как реактивный снаряд. Она накрыла ее полотенцем, точно хотела поймать мышь, затем подняла глаза и увидела Декстера, своего «просто друга». Он был голый, не считая свертка из одежды, которым небрежно прикрылся спереди.

– Банка выскользнула! – поспешно сказала она вслух, вытирая пивную пену полотенцем, и подумала: еще восемь дней такой жизни, и я сама взорвусь.

Потом настал ее черед идти в душ. Она закрыла дверь, вымыла пропахшие пивом руки и, испытывая неудобство, принялась раздеваться в тесной запотевшей ванной, где все еще витал аромат его лосьона. Правило номер четыре гласило, что Декстер должен выйти на балкон и стоять там, пока она вытирается и одевается. Но, проведя небольшой эксперимент, он выяснил, что если не снимать очки и чуть повернуть голову, то можно увидеть ее отражение в стеклянной двери и наблюдать, как она натирает лосьоном подрумянившуюся шею. Вот Эмма наклонилась, надевая трусики. Он смотрел на плавный изгиб ее спины и арку между лопатками, когда она застегивала лифчик, на поднятые руки и голубое летнее платье, закрывшее ее тело, как занавес.