Эмма непонимающе на него посмотрела:

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, то есть… можно оставить чаевые, ну, лично тебе?

– Чаевые? Мне?

– Ну да. Лично тебе.

– Зачем?

– Не знаю, Эм, – ответил Декс. – Просто мне и правда очень, очень хочется оставить тебе денег.

Когда Эмма услышала эти слова, ей показалось, будто маленькая частичка ее души умерла.

Декстер дремал под вечерним солнцем на Примроуз-хилл, подложив руки под голову. Его рубашка была расстегнута, а рядом грелась бутылка дешевого белого вина, с помощью которого он превращал дневное похмелье в вечернее опьянение. На сухой желтой траве холма сидели люди, «молодые профессионалы»; некоторые пришли сюда прямо из офисов. Они болтали и смеялись под звуки трех соревнующихся стереомагнитофонов, и посреди всего этого лежал Декстер и мечтал о телевидении.

Без особых сожалений он отказался от мысли стать профессиональным фотографом. Он был неплохим любителем и знал это, как и понимал, что, возможно, всегда им будет, но чтобы стать единственным в своем роде мастером, как Картье-Брессон, Капа или Брандт, необходимо приложить усилия, бороться, быть отвергнутым много раз, а Декстер сомневался, что к этому готов. С другой стороны, телевидение готово принять его прямо сейчас. И почему это раньше не пришло ему в голову? С детства в доме всегда был телевизор, но Декстеру почему-то казалось, что смотреть его вредно. Однако за последние девять месяцев телевидение вдруг стало центром его вселенной. Его словно посвятили в новую религию, и теперь он относился к телевидению с трепетом новообращенного, точно наконец обрел духовное пристанище.

И пусть он не мог похвастаться глянцевой профессией фотографа или уважением, которое вызывала профессия военного репортера, фраза «я работаю на телевидении» все равно звучала круто: за телевидением было будущее. Телевидение было демократией в действии, непосредственно затрагивало жизни людей, формировало мнения, провоцировало, развлекало и интересовало всех намного больше, чем все эти книги, которые никто не читал, или пьесы, которые никто не смотрел. Пусть Эмма ругает тори (Декстер и сам не был их фанатом, хотя больше из соображений стиля, чем принципа), но именно благодаря им телевидение задышало по-новому. До недавнего времени передачи были какие-то бесцветные, унылые, непременно посвященные важным делам: сплошные рассуждения о профсоюзах, бюрократическая скукотища, бородатые пэры, святоши и старушки-одуванчики, толкающие перед собой тележки, накрытые к чаю, – не телевидение, а филиал соцслужбы. «Редлайт продакшнз», напротив, была одной из новых молодых частных независимых телекомпаний, которые так расплодились в последнее время и стремились отгородиться от дряхлых динозавров типа Би-би-си. Телевидение было прибыльным делом, и об этом свидетельствовали просторные офисы телекомпаний – яркие цвета, новейшее компьютерное оборудование, набитые под завязку офисные холодильники.

Карьера Декстера в мире ТВ была поистине головокружительной. Женщина с блестящими короткими волосами и в круглых очках, с которой он познакомился в индийском поезде, взяла его сначала мальчиком на побегушках, потом сделала ассистентом. А теперь он был уже помощником продюсера в UP4IT – воскресной программе, включающей выступления в прямом эфире, возмутительные комические скетчи и репортажи о том, что действительно заботит молодежь: венерические заболевания, наркотики, танцевальная музыка, наркотики, жестокость полицейских, наркотики. Декстер снимал гипердинамичные короткие ролики о мрачной жизни многоквартирных домов «рыбьим глазом», наклонив камеру под безумным углом, затем при монтаже ускорял бег облаков по небу под эйсид-хаус. Ходили слухи, что в следующей серии программ его собираются сделать ведущим. Он был мастером своего дела, летал как на крыльях; у него были все шансы наконец-то стать гордостью родителей.

«Я работаю на телевидении» – даже произносить эту фразу было приятно. Ему нравилось идти по Бервик-стрит в монтажную с большой сумкой, нагруженной видеопленками, и кивать людям, таким же, как он. Нравились суши и премьерные вечеринки, нравилось пить из кулеров, гонять курьеров и произносить фразы вроде: «Надо урезать шесть секунд». В глубине души ему нравилось и то, что на телевидении работали лишь красивые люди: здесь ценилась молодость. В этом прекрасном новом мире в конференц-залах за мозговыми штурмами не восседали шестидесятидвухлетние старперы. Что случалось с работниками телеиндустрии, когда те достигали определенного возраста? Куда они девались? Его это не беспокоило, его все устраивало: например, обилие молодых женщин вроде Наоми, жестких, амбициозных девушек из большого города. Прежде в редкие минуты сомнений Декстера охватывало беспокойство, что недостаток интеллектуальных способностей будет тормозить его в жизни, но в нынешней профессии ценились уверенность в себе, энергичность, пожалуй, даже снобизм, а этих качеств у него было хоть отбавляй. Да и на телевидении надо было быть умным, но не таким умным, как подразумевала Эмма. А «умным» в смысле соображать, что к чему, обладать интуицией и амбициями.

Он любил свою новую квартиру в соседнем районе Белсайз-Парк (темное дерево, полированный металл), любил Лондон, раскинувшийся перед ним в дымке в этот День святого Свитуна. И ему хотелось поделиться всей этой радостью с Эммой, открыть ей новые возможности, новые горизонты, представить ее новым знакомым из совсем других социальных кругов – одним словом, сделать ее жизнь более похожей на его жизнь. Как знать, может Наоми и Эмма даже подружатся!

Убаюканный этими мыслями, он почти заснул, когда на него упала чья-то тень. Открыв один глаз, он прищурился:

– Привет, красотка. – (Эмма больно пнула его в бедро.) – Ай!

– Никогда, никогда не делай так больше!

– Как – так?

– Ты знаешь как! Как будто я зверь в зоопарке, а ты тычешь в меня палкой и смеешься…

– Я над тобой не смеялся!

– Видела я, как ты висел на свой подружке, и вы там хихикали…

– Она не моя подружка, и мы смеялись над меню…

– Вы смеялись над моей работой.

– И что такого? Ты и сама над этим всегда прикалываешься.

– Да, потому что я там работаю. Я смеюсь из чувства противоречия, а ты просто смеялся мне в лицо!

– Эм, я бы никогда, никогда…

– Вот такое впечатление ты на меня производишь.

– Прости.

– Хорошо. – Она села рядом, скрестив ноги. – Застегни рубашку и дай мне бутылку.

– И она мне не подружка. – Он застегнул три нижние пуговицы, надеясь, что Эмма заглотит наживку, но она ничего не сказала, поэтому он пошел дальше: – Мы просто время от времени спим вместе, только и всего.

Когда стало ясно, что с романтической точки зрения им ничего не светит, Эмма начала стараться не обращать внимания на безразличие Декстера, и теперь фразы вроде той, что он только что произнес, уже были неспособны причинить ей боль, по крайней мере не больше, чем теннисный мячик, попавший в затылок. В последнее время она только морщилась, услышав подобное замечание.

– Тем лучше для вас обоих. – Она налила вино в пластиковый стаканчик. – Но если она тебе не подружка, как мне ее называть?

– Не знаю. Любовница?

– Это разве не подразумевает наличие чувств?

– Как насчет мое очередное завоевание? – Декстер просиял. – Или это в наше время неполиткорректно?

– Лучше жертва. Мне это больше нравится. – Эмма наклонилась назад и сунула руку в карман джинсов, чувствуя неловкость. – Можешь взять обратно. – Она швырнула в него скомканной десятифунтовой купюрой.

– Еще чего!

– Да, чего.

– Это твое!

– Декстер, послушай меня внимательно. Друзьям чаевые не дают.

– Это не чаевые, а подарок.

– Деньги не подарок. Хочешь купить мне что-нибудь – пожалуйста, но только не дари деньги! Это просто позор.

Он вздохнул и спрятал деньги в карман:

– Извини. Еще раз.

– Ладно, – сказала она и легла рядом с ним. – Валяй. Рассказывай об этой своей Наоми.