— Петр Кирилыч, — начала она быстро говорить, — князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, — поправилась она (ей казалось, что все только было и что теперь все другое). — Он говорил мне тогда, чтоб обратиться к вам…

Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.

— Он теперь здесь, скажите ему… чтоб он прост… простил меня. — Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.

— Да… я скажу ему, — говорил Пьер, — но… — Он не знал, что сказать.

Наташа, видимо, испугалась той мысли, которая могла прийти Пьеру.

— Нет, я знаю, что все кончено, — сказала она поспешно. — Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за все… — Она затряслась всем телом и села на стул.

Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.

— Я скажу ему, я все еще раз скажу ему, — сказал Пьер, — но… я бы желал знать одно…

«Что знать?» — спросил взгляд Наташи.

— Я бы желал знать, любили ли вы… — Пьер не знал, как назвать Анатоля, и покраснел при мысли о нем, — любили ли вы этого дурного человека?

— Не называйте его дурным, — сказала Наташа. — Но я ничего, ничего не знаю… — Она опять заплакала.

И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал, как под очками его текли слезы, и надеялся, что их не заметят.

— Не будем больше говорить, мой друг, — сказал Пьер.

Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.

— Не будем говорить, мой друг, я все скажу ему; но об одном прошу вас — считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому-нибудь — не теперь, а когда у вас ясно будет в душе, — вспомните обо мне. — Он взял и поцеловал ее руку. — Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… — Пьер смутился.

— Не говорите со мной так: я не стою этого! — вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что-то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.

— Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, — сказал он ей.

— Для меня? Нет! Для меня все пропало, — сказала она со стыдом и самоунижением.

— Все пропало? — повторил он. — Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.

Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и, взглянув на Пьера, вышла из комнаты.

Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава, надел шубу и сел в сани.

— Теперь куда прикажете? — спросил кучер.

«Куда? — спросил себя Пьер. — Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или в гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из-за слез взглянула на него.

— Домой, — сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.

Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812-го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив, Пьер радостно, мокрыми от слез глазами смотрел на эту светлую звезду, которая как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место на черном небе и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.

Замысел «Войны и мира» восходит к повести «Декабристы». Толстой говорил, что начал ее в 1856 году (когда, после смерти Николая I, были амнистированы оставшиеся в живых декабристы). Однако в 1856 году эта «повесть с известным направлением», «героем которой должен был быть декабрист, возвращающийся с семейством в Россию», была лишь задумана. В конце 1860 — начале 1861 года Толстой написал три главы, читал их И. С. Тургеневу, и тому понравилось; советовался за границей с А. И. Герценом — переписывался с ним о своих «Декабристах». Но «оставил начатое, невольно от настоящего перейдя к 1825 году»[Начало повести «Декабристы» было отдано в печать лишь и 1884 году — для юбилейного сборника «XXV лет», выпущенного Обществом для пособия нуждающимся литераторам и ученым.]. Постепенно замысел все больше отодвигался в глубь истории — к 1812 и затем к 1805 году. Повесть о декабристе преобразовалась в историческое повествование о жизни России в первой половине XIX века. Когда в 1863 году работа возобновилась, Толстой писал «роман из времени 1810 и 20-х годов», который надеялся кончить, если долго проживет. Это и была «Война и мир», называвшаяся первоначально по-разному: «Три поры», «С 1805 по 1814 год», «Все хорошо, что хорошо кончается». После напряженного, по словам самого Толстого, «непрестанного», «мучительного и радостного» семилетнего труда роман был завершен в 1869 году.

Толстой начал печатать свое сочинение, когда целиком оно не было написано даже в первой редакции. В журнале «Русский вестник» (1865, № 1 и 2; 1866, № 2–4) появились первые две части будущего первого тома «Войны и мира» под названием «Тысяча восемьсот пятый год» (вторая часть с подзаголовком «Война»). Но уже в конце 1865 года Толстой решил не печатать роман частями, а выпустить отдельным изданием. Художнику М. С. Башилову были заказаны иллюстрации.

«Война и мир», разделенная на шесть томов, вышла в Москве в 1868–1869 годах (типография Ф. Ф. Риса), и тогда же издание было повторено. Читая корректуры второго издания, Толстой внес некоторые поправки в текст четырех томов: последние два тома печатались с одного набора. Иллюстрации М. С. Башилова, высоко оцененные Толстым, в печати не появились: художник не успел проиллюстрировать весь роман.