4 октября 1928 года Валентина Михайловна записывает: «Тихо, светло, горит лампада, чуть пахнет ладаном, стоят иконы Павлика Голубцова (в дальнейшем архиепископ Сергий, иконописец, друг живописца П. Д. Корина. – А. Т.-Г.).[149] На окне у меня чисто, бело, тянется к потолку дикий виноград зеленью свежею по белой раме окна. Вся тут родная наша верхушка. Ясочка, радость моя светлая, тихо, глубоко, хорошо как вместе. Благостно и тишина, образ будущего века. И кажется, что все это на том уже свете». Запись сделана в день памяти святого Дм. Ростовского. На этой записи кончается дневник.
Слишком хорошо было в тишине и благости родной «верхушки» с иконами и книгами. Вокруг идут аресты, на улицах (на Арбате, совсем рядом) «ощущение первых христиан среди капищ». «Жутко, что может не хватить сил перед стихией сатанинской, сойдешь с ума или отупеешь. Не такие люди сдаются и побеждаются. Говорят, о. Павел после этого весь разбит» – вот какую запись в этот же день делает Валентина Михайловна, и кажется ей, что предстоит мученичество, как в древние времена. «Замучают за исповедание Христа. И только хочется, чтобы уж скорее, а главное, чтобы дал Бог силы перенести с мужеством, не отречься при всем ужасе мук и умереть во Христе». Лосевы понимали, что им не жить «церковно-свободно при этой власти». «Надо уходить в пустыню самим или „идти на подвиг исповедничества“» (тогда же).
Лосевы готовы идти и в монастырь, а на подвиг исповедничества они уже пошли. Что означают книги Лосева 1927–1930 годов, как не вызов властям, как не попытку жить и мыслить свободно, пусть выраженную трудно, философским языком, нарочито сложным, но «мудрому достаточно», он поймет, а там и растолкует не слишком мудрым.
К монастырю уже готовятся давно, хотя где теперь монастырь – всех разгоняют, все закрывают, даже вслух опасно говорить, упоминают в разговоре некое условное словечко «хутор», а подразумевают монастырь. Брак, который может быть препятствием для ухода от мира, не страшит. Можно и в браке жить безгрешно, не плотски, духовно. Еще в 1925 году назревают события новой жизни. Думали так: А. Ф. уйдет в монастырь, Валентина Михайловна – в монашки (Дневник, 26/XII—1925). Даже наука отступает на далекий план: «Ведь все равно через несколько лет неизбежно в монастырь прийти» (31/I—1926). Когда А. Ф. однажды сказал о. Давиду, что надо бросить науку, тот ему мудро отвечал: «Ты не науку брось, а страсти свои брось» (см. письмо 9/III—1932). Так же и Валентине Михайловне он указывал, что на одни чувства «полагаться нельзя». Без рассуждения нельзя спасаться. «Если рассуждения нет – не удержишься» (12/I—1926). И уход от мира тоже требует разумного обдумывания. Вот ведь Валентине Михайловне в монастырь одной трудно идти. Она признается: «Не могу быть я одна в монастыре без Ясочки» (8/XI—1927). И утешает себя: «А. Ф. все определит. За ним, – пишет Валентина Михайловна, – я пошла бы на что угодно и даже, может быть, дала обет» (12/I—1926).
Иной раз бывала Валентина Михайловна в храме у о. Сергия Мечёва на Маросейке. Запомнилась особенно одна всенощная 16 января 1926 года. Запомнилось лицо о. Сергия. Хорошее, но «страшное». «Слишком значительное, слишком много духовных возможностей. Бес особенно должен ополчиться на такого человека». Захотелось даже написать батюшке. Это не то, что свой храм Воздвижения Креста Господня рядом с домом, где Лосев звонит в колокола (называли его Алексей-звонарь), или управляет хором левого клироса, или прислуживает в алтаре вместе с А. Б. Салтыковым, где, по словам свидетеля, друга В. Д. Пришвиной Олега Поля, «служба была длинная, с литией… И вдруг откуда-то иной свет… Что-то новое, сильное».[150] «Слишком значительно». Важные слова.
А вот в храме на Ильинке[151] 18 апреля 1928 года увидела Валентина Михайловна впервые обряд монашеского пострига. Ее потрясло, что среди XX века, среди всех этих радио, кино, мавзолеев, фокстротов и прочего – живет тысячелетняя традиция – совершается таинство пострига. И тут же возник разговор с близким другом, А. М., об одном «хуторе» (монастыре), который должен держаться во что бы то ни стало, сохранить свой устав, ни в коем случае не ликвидироваться добровольно, ибо «терять нечего». Что это был за монастырь, где, почему зашел такой разговор и кто этот А. М., дающий такие твердые указания?[152]
Для Лосевых «все уже и уже путь», «не уйти от монастыря», говорят оба (22/III—1926); «умирает во мне тело», – пишет Валентина Михайловна (6/XI—1927). Ей нет еще тридцати.
Но что значат все болезни, все томление духа и тела, все страдания «перед тем светом и радостью, которые идут оттого, что в Православии мы находимся и что вместе» (10/V—1928).
Они оба, Алексей Федорович и Валентина Михайловна, вместе дали монашеские обеты, приняв имена Андроника и Афанасии при совершении тайного пострига архимандритом о. Давидом 3 июня 1929 года. Что же касается монастыря, то явные монастыри были закрыты и разогнаны, а потаенный монастырь – жизнь Алексея Федоровича и Валентины Михайловны в миру.
Катастрофа, которую предчувствовала Валентина Михайловна, совершилась. Она была неминуема после выхода «Диалектики мифа», книги запрещенной, разгромленной, уничтоженной,[153] после попыток сделать контрабандные вставки из «Дополнений» к «Диалектике мифа». 18 апреля 1930 года, в Страстную пятницу, а точнее в 1 час ночи с пятницы на субботу Алексея Федоровича арестовали. Предъявили ордер на арест № 3693, задержали гр. Лосева А. Ф. в присутствии дворника Т. Ф. Пискунова, составили опись реквизируемых вещей, запечатали комнату и шкафы печатью № 23. Гр-ка Лосева-Соколова В. М. приняла комнату и три шкафа на хранение, жалоб на неправильности при обыске и исчезновение предметов не было.
Увели Лосева. Унесли лосевские книги: «Диалектику художественной формы», «Критику платонизма у Аристотеля». Зачем они понадобились?
Унесли рукописи о Вагнере, Скрябине, Н. Кузанском («Исторический контекст трактатов Н. Кузанского»), о понятии ритма в немецкой эстетике, раннее сочинение о методах и учении Вюрцбургской школы (философско-психологического характера). Забрали черновики и варианты разных книг. Кому нужны были эти рукописи и черновики работ? Особенно понятие ритма и Вюрцбургская школа. Видимо, под школой поняли какую-то тайную организацию. Разорили кабинет философа.[154]
Путь испытаний, которые так призывала Валентина Михайловна – «хочется, чтоб уж скорее», – начался в тот самый вечер, после службы, когда дал свое благословение о. Давид. Он перекрестил А. Ф. и сказал: «Да сохранит Вас Христос, да даст Вам благодать хранить истину. Прощаю, разрешаю всех здесь присутствующих и молящихся. Простите». Это было последнее свидание о. Давида и его духовного сына. Старец был тяжело болен и ожидал смертного часа. Казалось, что вот-вот и он отойдет. «Самый великий подвижник в России» – так назовет его А. Ф. Лосев (письмо к М. В. Юдиной 17/II—1934). Этот великий подвижник, прощаясь, напутствовал А. Ф.: «Всякое страдание принимай как дар любезного Отца. Кто страдает по вине, тот озлобляется. А кто страдает безвинно, тот радуется. Иди с миром» (там же).
И А. Ф. пошел с благословением афонского старца в свой арестантский путь. Валентина Михайловна осталась одна. За все время совместной жизни супруги не расставались. Теперь им, как христианам V века, супругам святым Андронику и Афанасии, надо было пожить врозь. У тех далеких мучеников тоже была потеря (умерли внезапно любимые дети), после которой они приняли постриг и жили каждый в своем монастыре 12 лет. Потом случайно встретились и в тихости прожили вместе оставшуюся им жизнь, плотски чуждые друг другу.
