«Большим имяславием» назывался документ, начинавшийся словами: «В неделю о страшном суде 6/I9 февраля 1928 года повем имя твое братии моей, посреди церкви воспою Тебя». В документе говорилось о «кровавом и мутном тумане бесовской силы, обдержащей и церковь нашу и нашу родину». «Потому мы и гонимы, что мы христиане». «Похулено и осквернено сладчайшее Имя Иисусово, и вот постигла Россию великая разрушительная война, падение и расслабление великого народа, безумие и окаянство жесточайшее сатанинского десятилетия, включая и распри церковные, разделение церковного общества на непримиримые партии и еретически-раскольнические блуждания». «Взываем мы, – обращаются авторы этого документа, – ко всем верным чадам православной церкви и умоляем выслушать наше слезное прошение и увещание».
Документ, можно сказать, опасный и антисоветский, а вот А. Ф. Лосев, признавая свою вину, считает, что участвовал в этой антисоветской организации «без особой практической деятельности» (8/Х—1930, л. 129). Да и когда же ему было заниматься практикой, «направлять Димитриевское ли или еще какое-либо течение», если «главным интересом» Лосева была наука, а «влиянию на церковное движение» он уделял «ничтожную часть» времени. Да и это влияние, которое оказывали Лосев и Егоров, шло исключительно по основным вопросам. А главное, их, как «людей прямых», «злила компромиссно-приспособленческая политика» (л. 134–136). В конце концов и это «влияние» успеха не имело, приходилось спасать родину своим философским трудом.
Лосевы держали сторону владыки Серафима (Звездинского) и его друга владыки Арсения (Жадановского), а он твердо запрещает посещать сергианские храмы, ибо Сергий «подчиняется сатане», а церковью Сергиевой управляет Тучков из ОГПУ.[142] Владыка Арсений не имел литургического общения с сергианцами, считая, как и владыка Серафим, что митрополит Сергий превысил «полномочия данной ему церковной власти».[143]
Супруги Лосевы также постоянно гостили в монастырях. Чаще всего в Борисоглебском Аносином монастыре,[144] где хранится чудотворная икона Богоматери, или в Екатерининском, где образованнейшая игуменья Елена и великолепный хор (монахинь эвакуировали из Варшавы в 1914 году). Там, в монастырях, праздник особый, туда везут подарки, все больше сладкое, монахам тоже надо подсластить трудное житие. В Аносиной пустыни (по Рижской дороге, около Снегирей) – строгий устав византийца св. Ф. Студита. Добрейшая мать Алипия, милые юные послушницы Таня (дочь профессора-медика Фомина), в дальнейшем мать Магдалина (скончалась в начале 80-х годов, ее хорошо знала Е. В. Селиванова), Любочка (племянница известного украинского писателя Нечуй-Левицкого), в дальнейшем мать Леонтия (ее хорошо знал о. Алексей Бабурин, друг нашей семьи, скончалась в конце 80-х), о. Досифей – исповедник монахинь в Аносиной – напоминает блаженного, юродствует. К нему едут на исповедь Лосевы. «Бог простит», – говорит он в ответ на сокрушения Валентины Михайловны. Из Зосимовой, куда тоже наезжали, иеромонах Митрофан, близкий человек Лосевым. После закрытия в 1923 году этой обители о. Митрофан поселился под видом родственника у Лосевых, где и был арестован 5 июня 1930 года вместе с Валентиной Михайловной. Положенные службы проходят у Лосевых дома, и о. Митрофан на 1 января 1928 года служил молебен. Посещали Гефсиманский скит вблизи Троице-Сергиевой лавры, собирались к последнему оптинскому старцу о. Нектарию (запись 1/I—1928). Совершили Лосевы паломничество в Саров и Дивеево. Хранила Валентина Михайловна список иконки Богоматери с младенцем «Знамение» (письма одной из сестер Серафимо-Понетаевского монастыря в 1879 году), наделенной благодатной силой исцеления. На Светлом озере (в той же Нижегородской губернии, где и монастыри), на дно которого ушел от разорения татар град Китеж, вступала Валентина Михайловна в споры с сектантами и, по рассказам ласково-ироничным А. Ф., – спорила успешно, доказывая правоту веры православной. Прислушивались оба, не прозвучит ли из глубин звон китежских колоколов. Вели о Китеже беседы с приезжавшим из Питера другом – В. Л. Комаровичем, который в дальнейшем издаст книгу о древней Китеже кой легенде.[145]
Валентина Михайловна ездила в 1925 году в Петербург на Астрофизический съезд. Пробыла там пять дней. Заранее продумала поездку, чтобы познакомиться с о. Феодором Андреевым (через М. А. Новоселова) и получить духовную поддержку (З/XII—25).
С Валентиной Михайловной были переданы от московских имяславцев письма и некоторые важные веши.[146] Батюшка о. Феодор и матушка – имяславцы. Он – ученик о. Павла Флоренского по Духовной академии. У него, как заметила Валентина Михайловна, «хорошее серьезное монашеское лицо» (З/ХII—1925). Именно ему написала Валентина Михайловна письмо (от 21/XI—1927) о кончине Николая Михайловича Соловьева, умершего в 53 года 17 ноября 1927 года. С ним, первым, поделилась она горем, постигшим друзей Николая Михайловича. В храме о. Владимира Воробьева у Николы Плотника была заупокойная всенощная. А. Ф. молится каждый день о покойном, читает канон по исходе души и по кафизме ежедневно, так в течение 40 дней.
«Глубокоуважаемый батюшка, отец Феодор, благословите! По просьбе дяди моего, М. А.,[147] сообщаю Вам, что в четверг 4/I7 ноября в 4 ч. 20 м. утра скончался Николай Михайлович Соловьев. Дядя очень Вас просит о нем молиться и передать эту просьбу всем его знавшим, Вашим знакомым и вообще всем православным, кому будет возможно сообщить эту просьбу. Много было врагов у Николая Михайловича и многие его осуждали, в том числе и мы, близкие ему по вере. И вот теперь думается, имеет право он сказать: «Вот все Вы меня осуждали. Ну вот теперь меня нет. Посмотрю, что Вы сделаете для прославления всесвятаго Имени Господня. Пусть у меня были ошибки, но сердце и жизнь свою святому делу отдал». Я особенно себя виноватой перед ним чувствую, так как по нерадивости своей, несобранности духовной и привязанности к миру совсем ничего для Господа не делаю. Недостатки Н. М. имею, вероятно, вдесятеро большие, а подвига его и ревности о Господе и следа во мне нет. И когда стояла у его гроба, не за него, а за себя было страшно: «Что отвечу на Суде Его?» И перед Н. М. хочется заслужить прощение: всех кого могу стараюсь просить о нем молиться. И Вас ради Христа прошу: скажите всем, кому возможность почувствуете, чтобы помолились о нем.
Помоги Вам Господи в Вашей трудной жизни. Простите, благословите и помолитесь иногда и о нас.
8/21 ноября В.Лосева».
Чувство приближающихся каких-то невиданных событий охватывает Лосевых в конце 20-х годов, а казалось бы, как хорошо, книги выходят одна за другой. Но уже давно вспоминает Валентина Михайловна слова своего брата о монастырском житии. Ищет ответа у батюшек, ученых и неученых монахов, читая «Добротолюбие», преподобного Нила Сорского, Четьи-Минеи, труды владыки Игнатия Брянчанинова и Феофана Затворника, о. С. Булгакова, К. Леонтьева, Вл. Соловьева…
Поиски монастыря не мешают мыслям Валентины Михайловны о высоком предназначении брака. Есть замечательная запись в дневнике Валентины Михайловны от 21 января 1926 года: «Только от о. Алексея я слышала родственные слова о браке. Схимонах, но ведь около 30 лет прожил с женой». Запомнились его слова о том, «как два родных человека смотрят друг другу в глаза, соединяется душа с душой».[148] «Великая правда в браке», – заключает Валентина Михайловна.
Никакое чтение, никакие молитвы помочь не могут в годы церковных гонений. Девочкой мечтала Валентина Михайловна о том, чтобы ее преследовали и мучили, как первых христиан. Теперь на опыте церкви Лосевы подготавливаются к собственным мучениям. Тем дороже своя родная «верхушка», антресоли в родительской квартире, своя родная келейка.
