VII, VIII, IX, X и начало XI книги утрачены. В них содержалось повествование от смерти Тиберия, последовавшей 16 марта 37 г. н.э., до начала 47 г., т.е. обо всем правлении Калигулы и первых шести годах правления Клавдия.

1. … ибо сочтя[1] , что Валерий Азиатик, который дважды занимал должность консула[2] , был когда-то любовником той[3] , а вместе с тем, зарясь на сады, разбитые в свое время Лукуллом и доведенные Азиатиком до поразительного великолепия, она[4] выпускает для обвинения их обоих Суиллия. Наряду с ним воспитатель Британника Сосибий, выполняя ее поручение, якобы из доброжелательства советует Клавдию остерегаться могущественных и богатых людей, так как они неизменно враждебны принцепсам: вдохновитель убийства Гая Цезаря Азиатик не побоялся в собрании римского народа признаться в этом, больше того — притязал на одобрение этого злодеяния; прославленный этим в Риме и даже в провинциях, он собирается отправиться к стоящим против германцев войскам и, будучи уроженцем Виенны, может легко возмутить, опираясь на многочисленных и влиятельных родичей, также племена своей родины. Клавдий, не утруждая себя дальнейшим расследованием, спешно послал вместе с воинами, как если бы предстояло подавить мятеж силой оружия, префекта преторианцев Криспина, и тот, обнаружив Азиатика в Байях, заковал его и препроводил в Рим.

2. Сенат не был допущен к рассмотрению этого дела; оно слушалось келейно в покоях принцепса, в присутствии Мессалины, и Суиллий обвинял Азиатика в развращении воинов, которые, получая от него, по словам Суиллия, деньги и предаваясь распутству, превратились в толпу разнузданных негодяев, затем в прелюбодейной связи с Поппеей и, наконец, в недостойном мужчины разврате. Тут подсудимый не выдержал и, нарушив молчание, которое до того упорно хранил, сказал: «Спроси своих сыновей, Суиллий, и они признают, что я — мужчина»; после этого он приступил к своей защитительной речи, глубоко взволновавшей Клавдия и исторгнувшей слезы даже у Мессалины. Выходя из покоя, чтобы их смыть, она наказывает Вителлию никоим образом не дать подсудимому ускользнуть. Сама же торопится погубить Поппею, подослав к ней своих приспешников, чтобы те, внушив ей страх пред темницею, побудили ее к добровольной смерти; причем Цезарь до того не был об этом осведомлен, что спустя несколько дней спросил обедавшего у него мужа ее Сципиона, почему он без жены, и тот ответил, что она по воле рока скончалась.

3. Но когда Клавдий спросил Вителлия, не оправдать ли им Азиатика, тот, упомянув об их давней дружбе, о том, как они оба окружали мать принцепса Антонию своими заботами, перечислив даже заслуги Азиатика перед Римской державою и указав на его участие в последнем походе против британцев[5] и еще кое-что другое, что, казалось, должно было бы привлечь к нему милосердие, кончил тем, что предложил предоставить ему самому избрать для себя род смерти, и Клавдий подтвердил дарование ему этой милости. Немногим друзьям, убеждавшим его тихо угаснуть, воздерживаясь от пищи, Азиатик ответил, что отказывается от оказанного ему принцепсом благодеяния: проделав обычные гимнастические упражнения, обмыв тело и весело пообедав, он напоследок сказал, что для него было бы гораздо почетнее погибнуть от коварства Тиберия или от вспышки ярости Гая Цезаря, чем из-за того, что его оболгали женщина и мерзостный рот Вителлия, и затем вскрыл себе вены, осмотрев, однако, до этого свой погребальный костер и приказав перенести его на другое место, дабы от его жара не пострадала густая листва деревьев: таково было его самообладание в последние мгновения перед концом.

4. После этого был созван сенат, и Суиллий, продолжив начатое, выдвинул обвинение против двух выдающихся римских всадников, носивших фамильное имя Петра. Истинною причиною их умерщвления было то, что они предоставляли свой дом для свиданий Мнестера и Поппеи. Но на суде одному из них вменили в вину приснившийся ему ночью сон — он будто бы видел Клавдия в венке из колосьев, причем они были перевернуты вниз, и на основании этого сновидения предсказывал дороговизну съестных припасов. Некоторые передают, что он видел венок из виноградной лозы с поблекшими на ней листьями и истолковал свой сон как предвещающий принцепсу смерть в конце осени. Но бесспорно одно, каково бы ни было его сновидение: и ему, и его брату оно принесло гибель. Криспину были определены полтора миллиона сестерциев и преторские знаки отличия. Вителлий добавил к этому миллион сестерциев для Сосибия в награду за то, что он наставляет Британника и помогает советами Клавдию. Когда спросили и Сципиона о его мнении[6] , он сказал: «Так как о проступках Поппеи я думаю то же, что все, считайте, что и я говорю то же, что все», — искусно найдя слова, одинаково совместимые и с его супружескою любовью, и с его долгом сенатора.

5. С этой поры Суиллий становится постоянным и злобным обвинителем подсудимых, и у него появились многочисленные последователи, соперничавшие с ним в наглости. Присвоив себе все права и обязанности законов и магистратов, принцепс тем самым открыл неограниченные возможности для любых злоупотреблений. Но ничто из доступного подкупу не было столь продажным, как бессовестность судебных ораторов. Так, влиятельный римский всадник Самий, узнав о двурушничестве Суиллия, которому он дал четыреста тысяч сестерциев[7] , покончил с собой, бросившись на меч у того в доме. И вот, по почину избранного на следующий срок консулом Гая Силия, о могуществе и конце которого я расскажу в своем месте, сенаторы встают и в один голос требуют восстановления в силе закона Цинция, со стародавних времен воспрещавшего принимать деньги или подарок за произнесение в суде защитительной речи.

6. И так как те, кому это угрожало бесчестием, стали шуметь, Силий, противодействуя Суиллию, принялся еще упорнее настаивать на своем требовании, ссылаясь на пример ораторов древности, считавших наградою за свое красноречие славу в потомстве. Это прекраснейшее и главнейшее из всех благородных искусств оскверняется грязной продажностью: где гонятся за высоким вознаграждением, там не останется безупречной и честность. Притом, если никто не будет получать плату за выступления на судебных процессах, их станет меньше: ныне же вражда, обвинения, ненависть и беззакония встречают со стороны некоторых поддержку и поощрение, ибо подобно тому как поветрия приносят доходы врачам, так и порча нравов — обогащение адвокатам. «Вспомним об Азинии и Мессале, а из более поздних ораторов — об Аррунции и Эзернине: они достигли вершины почестей безупречной жизнью и столь же незапятнанным красноречием». Так как это говорил будущий консул и все остальные его одобрили, уже подготовлялось постановление о применении к торгующим своим красноречием закона о вымогательстве, как вдруг Суиллий, Коссуциан и прочие, понимая, что дело идет не о суде над ними, — ведь их вина была очевидна, — а об их осуждении, обступают Цезаря и начинают просить о прощении.