Изоляция, изоляция…

Когда Папанели произносил слово «дисциплина», его голос менялся, превращаясь во что-то твердое, хлесткое, от чего наши лица тут же краснели. Стоило ему спуститься за нами в лабораторию, как он начинал метаться от одного к другому, приказывая поторопиться. Спешка могла привести к катастрофе, как в секторе А. Один из наших попытался было объяснить ему, что наша работа требует последовательности, что она — новая и неизвестная и… через минуту его уже вели к центральному лифту. А оттуда… Кто-то из клонингов спросил, куда повели его коллегу, и в следующий миг повели и его самого, чтобы показать куда. Больше никто ни о чем не спросил. Мы опустили головы вниз и боялись посмотреть друг другу в глаза. Мы боялись не только Папанели, мы боялись друг друга, Хензега и всех остальных. Страх стал нашим постоянным состоянием. Но вместе со страхом в нас нарастал и гнев. Мы были людьми. Гнев оседал в нас пластами, когда-нибудь он должен был взорваться.

Чем ниже опускались наши головы, тем опаснее становились мы сами. Но господин Папанели не знал клонингов.

Что-то в нас изменилось. Все вдруг стало предельно ясно, как будто вдруг попало в фокус. Я не терял времени. И девяносто третий не терял времени. Мы шли от одного к другому и рассказывали правду. Тихо, на ухо, между прочим. Это действовало как шок, и мы выжидали. Рассказывали о секторе А. «Мы не должны позволять убивать себя». Сжимались кулаки, сыпались проклятия. И работа в лабораториях замедлялась. Нарочно. Незаметно.

— Что с вами происходит? — с тревогой спрашивал Хензег.

Теперь он не ходил один, его всегда сопровождали одинаковые молчаливые работники лаборатории.

Хензег как будто догадывался. Но он боялся Папанели и посылал длинные секретные телеграммы прямо в «центр». Он хотел знать мнение того «военного», который ничего не понимал в психологии. И только усложнял положение. Если так пойдет и дальше… Девяносто третий рассказывал, что «центр» молчал или же оттуда поступали краткие и сердитые распоряжения слушаться Папанели. И всегда интересовались результатами. Там ждали результатов и угрожали.

— Кто? — спрашивал девяносто третий. — По-моему, наоборот?

— Возможно! — соглашался я. — В нашей работе есть некоторые детали, которые заставляют меня серьезно задуматься.

Мы рассказали другим и о ядерном самоликвидаторе. Кое-кто видел в этом выход — взорвать базу и положить раз и навсегда конец.

— Ни в коем случае! — возражал я. — А другие кло-нинги? Которые живут бог знает где? Бегство отсюда возможно, хоть это и кажется невероятным. Один из нас или несколько обязательно выберутся и расскажут все людям.

Девяносто третий поглядывал на меня. Только мы двое знали о существовании двери, куда отвел Зибель Вегу. Нужно было открыться до конца.

— Мы не будем сидеть здесь сложа руки.

Мы не сидели сложа руки. Работа в лаборатории ухудшилась. Сказывалось отсутствие здорового и логичного руководства Зибеля. Стали возникать непреодолимые препятствия. Папанели зверел. Доктор Хензег загадочно улыбался, доктор Андриш не вылезал из своего кабинета, молодые мужчины в белых халатах выглядели смущенными. Мы сорвали номера со своей груди и швырнули их к ногам Папанели. Мы не желали быть только светящимися номерами, слишком долго нам отказывали в индивидуальности. Поздно было превращать нас в безликие номера. Мы выбросили браслеты и разбили контрольные лампы над дверями.

Лицо Папанели стало пепельным.

— Это же бунт! — испуганно кричал он и искал Хен-зега, чтобы дать ему распоряжения.

Хензег молчал. И доктор Андриш молчал.

— Двадцать лет «база» прожила в мире. Двадцать лет, — подчеркивал злобно Хензег, и ему вторил доктор Андриш. — А теперь, когда приехали вы…

— Но вы сами меня вызвали! — кричал Папанели, и мы слушали, прижав уши к микроустройству.

— Никто вас не звал! — резко отсек Хензег. — Никто!

— Меня послал генерал Крамер. Положение было…

— Тихим и спокойным, — засмеялся Хензег своим особым смехом, от которого у меня по телу пробежали мурашки.

— Они сами сожрут друг друга, — бросил кто-то за моей спиной.

— Но мы не можем рассчитывать только на это, — сказал я, а девяносто третий продолжал слушать дальше.

Похоже, Хензег ожидал получить нечто более выгодное после смерти Зибеля, но не получил. Подозрение, которое было причиной смерти Зибеля, тенью ложилось и на него, и он это понял с приходом нового. У Папанели была неограниченная власть, от него ждали скорых результатов и нормализации обстановки. Он ничего не понимал в науке и в психологии, но этого от него и не требовалось. Его единственная задача — подчинять. И науку. И психологию. И клонингов. И тех, кто за них отвечал.

— Ты думаешь, Хензег не знает о тайном кабинете Зибеля? — как-то вечером спросил меня девяносто третий.

— Я в этом не уверен. — Я вспомнил коридор, где мы встретились с Хензегом, его подозрительный взгляд, смерть клонинга. — Хензег знает, не может не знать, но, видимо, хранит это в тайне от нового. Хензег его боится. И потому замышляет что-то свое, не ожидая больше помощи сверху. Ведь он больше не просит помощи? А это может помочь нам…

— Почему бы тебе снова на проникнуть в кабинет Зибеля? Чтобы все узнать. Мы тебя прикроем…

И я опять пришел в кабинет Зибеля.

Запер изнутри дверь, склонился над столом и начал по одной нажимать на разные кнопки. Вспыхнул экран, появился доктор Андриш, он сидел в кресле в своем кабинете и читал книгу. Я нажал на другую кнопку — двое наших воспитателей разговаривали о своих личных делах. Нажал на третью — прямо передо мной появился новый, посмотрел на меня, как будто почувствовав мое присутствие, и снова погрузился в работу. Он чертил и что-то бормотал себе под нос, так тихо, что я не расслышал. Кажется, это были угрозы в адрес бездарных лаборантов и проклятых клонингов. Одна за другой сменялись на разных экранах картины, появились некоторые из клонингов, некоторые из девушек, но я не смог понять, кто именно. И только Хензег ни разу не мелькнул ни на одном экране. Пустые темнели лаборатории и библиотеки. Хензега не было. А я нажал почти на все кнопки.

И вдруг…

Я просто подвинул микроскоп, которым когда-то ударил Зибеля по голове. Под ним показался едва заметный кружочек, даже не выступавший над поверхностью стола. Я дотронулся до него пальцем, сердце бешено колотилось в груди. Послышался легкий шум, и квадрат в полу начал медленно опускаться вниз. В первую нашу встречу с Зибелем я стоял точно на этом месте. И он тогда лихорадочно шарил пальцами по столу, но сильное волнение… Я вздрогнул. Появилась лестница, ведущая неизвестно куда. Я мог спуститься по ней, но не нужно было идти одному, я был уже не один. Я закрыл выход и бросился в комнату к девяносто третьему.

Мы вернулись втроем. На всякий случай девяносто третий взял с нами одного из наших. Он будет охранять наверху, а мы спустимся по лестнице. Мы шли осторожно и медленно. Лестница была очень узкой. Стены излучали мягкое синеватое сияние, но этого было достаточно, чтобы видеть, куда идем. Мы очутились в небольшом помещении, где на полках стояли стеклянные колбы. На каждой была этикетка. Я попытался прочитать.

— Ты что-нибудь понимаешь? — несколько раз спросил меня девяносто третий, но я, ошеломленный, молчал.

— Понимаю, — наконец выдавил из себя я. — В этих колбах годами спят будущие клонинги величайших умов мира. Это кусочки кожи, которые прекрасно сохраняются в специальной среде до той поры, пока не возникнет в них необходимость. И сам Зибель…

Да, здесь была колба с надписью Зибель, Эрих Зибель. Елена Зибель никогда не появится снова. Ни при каких обстоятельствах. Девяносто третий схватил меня за руку.

— Слышишь?

Мы прислушались. Шум доносился не сверху. В случае опасности клонинг должен был нас предупредить. Если квадрат ляжет на свое место в полу, мы можем остаться здесь навсегда. Звуки шли снизу. Медленно и очень осторожно мы пошли дальше и в мягком сиянии колб заметили полуоткрытую дверь, за которой кто-то был. Он стоял к нам спиной, а помещение напоминало лабораторию. Руки в стерильных перчатках проникали сквозь обтекаемую материю в глубину длинного параллелепипеда, в котором находились и инструменты, и то, над чем он работал. Но мы не смогли разглядеть. Может быть, это был доктор Зибель, который снова кого-то создавал? Нет, не похож на Зибеля. На мгновение он поднял голову, и по одному лишь жесту, так хорошо нам знакомому, мы одновременно узнали Хензега.