Часа через два Вега выскочила из комнаты, растрепанная, испуганная, готовая кричать. Оставив дверь широко распахнутой, она побежала по коридору. Я на цыпочках прокрался в комнату. Все было точно так, как я себе это представлял. Клонинг лежал на спине, глядя в потолок неподвижными мертвыми глазами и сжимая одеревеневшими пальцами покрывало. Я окаменел от его неподвижности: впервые в жизни я видел труп. Дрожащими руками я снял с него браслет с номером и надел ему свой. Имело ли это смысл? Не знаю, просто мне хотелось уничтожить всякое подозрение. Скоро должны за ним прийти. Я незаметно вернулся к себе. Меня била дрожь, пол под ногами раскачивался, в ушах гудели сирены; руки продолжали трястись. В коридоре началось какое-то движение, послышались шаги, шепот, хлопанье дверей, приглушенный разговор, а потом снова наступила тишина. В этой страшной тишине я метался и шептал:

— Мы не должны позволять убивать себя.

Мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем наступил рассвет.

На следующий день, несмотря на траурную одежду, Зибель выглядел веселым и уверенным в себе. Не поднимая головы, я наблюдал за ним сквозь опущенные ресницы. Войдя в аудиторию, он скользнул взглядом, в котором ощущалось превосходство победителя, по нашим одинаковым лицам. Повернувшись к нам спиной, он начал раскладывать наглядные пособия, а мне хотелось крикнуть ему: «Не торопитесь, доктор Зибель!», но когда через минуту я встретился с ним взглядом, я опустил глаза. Мне казалось, что мои глаза выдают меня, что в моем взгляде сквозят с трудом скрываемые ненависть, гнев, ярость, а этого никто не должен заметить. Как мучительны были для меня эти занятия! Чужой браслет жег мне запястье, врезаясь в него, ладонь горела от ощущения последнего пожатия, перед глазами у меня стояли неподвижные, остекленевшие глаза покойного. В них было удивление, а в одеревеневших пальцах чувствовалась такая жажда жизни, что я готов был убить Зибеля. Не так я должен был поступить. Стоило мне закрыть глаза, и я видел гигантские пространства, населенные одинаковыми экземплярами, одинаково умными, тщеславными и холодными. Мне становилось страшно. Это может привести к жесточайшей борьбе, какую только знает природа, к борьбе не между видами, а внутри вида. Неужели доктор Зибель этого не понимал?

Вечером они собрались в круглом зале на синем этаже. Каждый этаж здесь освещался разным ярким светом, все они были построены по одному и тому же плану, строго продуманному и утвержденному где-то в другом месте. Круглый зал был окружен кольцом круглого коридора, от которого стрелами расходились другие коридоры, пересекаемые третьими: все это образовывало спираль, которая незаметно выводила с одного уровня на другой, с одного этажа на другой. Стерилизационные камеры, лифты и лестницы связывали их и разделяли. Лекционные залы, наши комнаты, библиотеки, кабинеты докторов, лаборатории, изолированные секторы в самом низу, все это чередовалось в строгой последовательности, но нам она была неизвестна, и мы могли заблудиться в этом лабиринте, если бы не разноцветное освещение.

Я расхаживал около массивных дверей круглого зала и тщетно пытался что-либо услышать. Стены, отражающие мягкий синий свет, поглощали каждый звук, мертвенносиний ковер заглушал мои шаги. И шаги другого, кто словно тень вырос за моей спиной. Неожиданно. Мы подозрительно посмотрели друг на друга и с неприятным чувством разошлись, потом, не произнося ни слова, снова подошли друг к другу. И так несколько раз. Может быть, его поставили здесь для охраны? Но разве могли бы они довериться кому-то, кого нельзя отличить от других?

— Послушай, — наконец решился я, — нам нужно больше доверять друг другу. Один ты ничего не сможешь сделать, так же как и я. Мы — неосознанная сила, а если превратимся в осознанную?

Клонинг вздрогнул, похоже, ему известны были эти слова. И он их ждал. Неужели передо мной стоял девяносто третий? Или кто-нибудь из тех, кто читал в библиотеке? Или кто-то, кто должен нас выдать, кто связан с Хензегом или Зибелем? Ведь их главный принцип гласил: разделяй и властвуй. Разве не применили они его и к нам?

— Почему они сейчас заседают? Опять что-нибудь случилось? Я постоянно слежу за Хензегом, а он постоянно следит за Зибелем, а у Зибеля по пятам все время идет один из наших. Я ищу его, хочу ему помочь, а он от всех скрывается. И от меня тоже. Почему? Боится?

— Он уже ни за кем не идет, — осторожно сказал я. — Его убили, как убьют каждого, кто позволит себе…

— Значит, до него убили другого?

— Пока двоих, — таинственно сообщил я. — А сколько еще… Тебе известно об аварии в секторе А? Пятеро погибли…

— Чего же мы ждем? Чтобы нас поубивали по одному?

— Или мы сами погибнем от этих проклятых штаммов. Начав воспроизводиться, они уже не остановятся. Мы должны действовать.

— Но как? Все в их руках!

— А в наших руках наша анонимность. Мы можем превратить ее в такое преимущество, от которого у них волосы встанут дыбом. Среди убитых были твои друзья?

— У тебя здесь есть друзья?

— Нет. Но должны быть. Сначала нас будет двое, потом — четверо, потом… Мне все время кажется, что я пытаюсь пробить стену. Каждый прячется в свою скорлупу и сам для себя открывает мир.

— Так нас запрограммировали.

— И ты мне не веришь. Почему?

— Я боюсь, что за тобой стоит Хензег. Хензег — везде.

— Глупости! — засмеялся я, в первый раз засмеялся. — А я не боюсь. Даже если ты меня выдашь. Страх для человека — самое ужасное, самый главный тормоз. Но мы не люди. Мы — клонинги. Послушай, ведь мы — клонинги.

— Перестань смеяться… Пойдем, я тебе кое-что покажу.

Мы спустились в лабораторию. Через три стерилизационные камеры. Через два процедурных кабинета. Вошли в сектор Ц. Там никого не было. Среди множества пробирок, колб и реторт он показал мне изолированные клетки моркови в питательной среде, которые превратились в нормальные плоды, с корнями, цветами и семенами. Оказывается, он проделал аналогичные опыты с клетками табака, осины, женьшеня. Результат тот же…

— Ведь это вегетативное размножение, вся генетическая информация собрана в одной клетке, она дремлет в ней, пока… Ты понимаешь?

Наспех, обрывочно я рассказал ему все, что знал. Он застыл на месте. То, до чего он дошел экспериментальным путем, подтверждалось. Он бросился бежать. Я испугался за него. Шок был настолько сильным, что я должен был поговорить с ним еще, пока он не исчез среди других. Но я опоздал, и дверь первой стерилизационной камеры закрылась у меня перед носом. Пока я миновал две другие, он приблизился к остальным и слился с ними. Теперь их было трое. В полной растерянности я схватил одного из них за руку и лихорадочно заговорил:

— С тобой мы сейчас разговаривали?

— Нет, — недружелюбно отрезал клонинг.

— С тобой? — спросил я другого.

— Нет.

— Послушай, — я смотрел на него в упор. — Не бойся. Страх еще никому не помогал. Чтобы выиграть, нужно рисковать. Тогда мы превратимся в мощный кулак, и они будут бессильны.

— Я ничего не понимаю, — беспомощно огляделся он. — Что с ним? Какой кулак? Я иду в лабораторию.

— Все ясно, — вовремя вмешался третий. — Я провожу его к доктору Андришу. Вероятно, работал несколько суток. К чему только не приводит переутомление. И неизбежно порождает ошибки. В действиях, в обобщениях. А кто делает неправильные обобщения, строит неверные гипотезы.

Он крепко схватил меня за руку и потащил за собой. Значит, я разговаривал с ним. Он отвел меня в сторону, а двое других разошлись в разные стороны.

— Наша одинаковость может быть преимуществом, но может быть и помехой, — шепнул я ему в ухо. — И мы перед ней бессильны. Мы должны все вместе продумать. И прежде всего — как друг друга распознать.

— Предоставь это мне. Я кое-что придумал.

В его комнате, которая представляла собой точную копию моей, отключив подслушивающее устройство, я снова рассказал ему все сначала. Об убитых клонингах. О Зибеле. О нашем отце, обманутом Зибелем. О провале в секторе А. И о термоядерном самоликвидаторе. Только о Веге я ничего не сказал, это было мое личное и его не касалось. Он внимательно слушал.