На субботней тренировке я показал третий результат. Лучшим был Прост. Третий результат обеспечил мне хорошую позицию на старте. Все единогласно утверждали, что это сенсация. И вот наступило воскресенье. Все готово к гонкам. Время тащится, словно раненый краб. Айртон Сенна разговаривает со своим механиком. Оказавшийся в роли зрителя, Нельсон Пике беседует с Простом. Погруженный в свои мысли, я сижу в автомобиле и слышу обрывки разговоров. «Иди ты, мудрец, — слышу голос Пике. — Пошли тебя за смертью, так достанет жить на сто лет». Прост смеется. До старта полчаса. К ним подходит Стефан Юханссон. «Нельсон, это ты? А говорили, что ты умер». Слышу. «Всего-навсего покалечил руку, ребро и получил сотрясение мозга. Самочувствие так себе. Нет аппетита. Ночами не сплю»… «Как поживает твое идеальное государство?» — спрашивает Юханссон. Пике улыбается. «Бедняга Прайс. Он оставил нас и едва ль пожелает возвратиться в такой несовершенный мир», — говорит Прост. «Как настроение, Роберт? — подойдя, спрашивает Хонда. — Джонсон, шеф нобльской конкурирующей фирмы, говорит, что твое третье время на тренировке — чистая случайность. Это якобы то же самое, как поймать на улице пятьдесят женщин, напялить им боксерские перчатки и велеть боксировать, обучая их тайнам этого ремесла тут же на месте». Я ему ответил, что гонщиками рождаются, а не становятся. «Гонщик рискует жизнью затем, чтобы ощутить мгновения, когда он живет всей полнотой своего И. К., а не прозябает, как обычно в жизни». Я сказал Хонде, что он совершенно прав.

Небо словно цинковое. Серебристые облака ждут, когда солнце их растопит, снимет, как плесень. Бергер расхаживает вокруг автомобиля и насвистывает песенку «Гвозди и гроб». Хонда проводит ладонью по надписи «Ненавижу русских». «Я бы не хотел, чтобы такие надписи были забрызганы мозгами, — говорит он. — Представитель Русского клуба Мехико уже заявил нашей команде протест из-за этого. Они могут разлить на повороте смазку или еще что-нибудь придумать. Роберт, ты прибавил забот к моим заботам». С этими словами Хонда направляется к Сенне. Слышу, что он ему говорит. Слова кружатся в воздухе черными голубями и не дают мне сосредоточиться. Я вспомнил о тебе. В душе стала таять грусть. Мари-Луиза, сладкое сердце, храни образ моей любви. «Правильные, но различные мысли об одном и том же — это стрельба в одну точку с разных пространственных позиций — миллиарды вариантов», — доходит до меня голос Хонды. «Все страсти и стремления человека — это Усилия осмыслить, понять свое существование, попытка избежать безумия», — говорит Сенна. Они беседуют о высоких материях, не о том, что недогреты шины и тому подобном. «Надо оградить нашу самореализацию от релятивизма Комиссии», — это говорит Хонда. Сижу в автомобиле и чувствую, что пересыхает во рту. Одиночество и покой мгновения. Мысли, которые я фиксирую бессвязно и бессистемно. Ко мне подходит девушка лет шестнадцати. Ее взгляд впился в меня с огромной силой. Ведь я весь в надписях, сверкающий, в центре внимания. На ее лице запечатлена неоскверненная искренность. Коротенькие волосы, всего несколько сантиметров. Эти губы — в их уголках то ли морщинки, то ли что-то еще, и выражение рта нервное, прямо-таки жалобное. Бледная, как калла. Она была не столь красива, сколь ошеломительна. «Вы не хотите быть первым?» — спросила она меня. Ее имя, как я потом узнал, — Летиция. Красивое, не правда ли? «Хочу», — сказал я. «Так хотите быть у меня первым?» — спросила она. «Я постараюсь быть первым», — сказал я. В чашах стана зрели, наполнялись плоды, сводящие с ума знатока женской красоты. «Тогда позвоните мне после гонок. Вот телефон моей гостиницы. Этой ночью вы будете у меня первым». «Вообще первым?» — спросил я с изумлением. «Да», — сказала она, и у меня внутри резануло словно бритвой. Я старался не подать вида, что у меня кошки скребут по сердцу. У нее почти не было волос, а у меня сил отказаться от искушения. Мои мысли о предстоящей ночи любви омрачала возможность черной оценки со стороны Комиссии. Да, я мог совратить девушку. Ведь я весь в лучах рекламы, с ореолом героя. Надписи, белый комбинезон, сверкающий автомобиль… Но я бы повредил своему Коэффициенту доброты. С другой стороны, я не из тех, которые проходят мимо счастья с завязанными глазами. Так я ломал себе голову, как вывернуться из путаной ситуации. Шестнадцатилетняя девушка — соблазнительный ароматный цветок красоты! А вдруг и на самом деле на жизнь не стоит смотреть слишком серьезно. Она поймет это намного позже, а я… «У вас много женщин?» — спросила она. «Одна, — отвечаю, но она стоит четырех. Почему же обязательно я?» — спросил я наконец. «Во-первых, вы литовец, как и я. Я литовка. Во-вторых, такой у меня вкус. Я читала журнал, изданный по случаю гонок «Формулы-1» в Мехико. Там изумительные ваши фотографии. В-третьих, вы из государства Нобль. Это много значит». Она говорила, а я слушал с преувеличенным вниманием.

Погружаясь в оцепенение, Роберт увидел сахар, талый, обтекший кусковой сахар, — лизаный, старый и тусклый. Что это, идея? Цвета и контуры, контуры и цвета… Леже, Шагал и Пруст…

Я почувствовал, что думаю о том мгновении, когда мы, оседлав рысаков страсти, рванемся познать этот исторический перелом ее жизни. Она протянула мне карточку со своим телефоном, и я заметил, как судья-стартер поднял табличку с цифрами, означающими, что до старта осталось тридцать секунд. Девушка повернулась, чтобы бежать, но я успел в возбуждении схватить ее за руку и спросить: «Почему? Может, ты рехнулась?» Летиция замотала головой, выдернула руку и исчезла в толпе, оставив меня при убеждении, что я говорил не с поблеивающим в лопухе козленком.

Старт! Взвыли тысячи львов, и машины выплеснулись на трассу. На старте надо знать динамику каждого автомобиля и какова шестерня первой передачи. Одни моторы хороши на высоких оборотах, у других прекрасный момент вращения и коэффициент адаптации.

Прост засиделся на старте, и первый круг я одолел вторым после Сенны. На четвертом круге у меня в хвосте оказался Прост. Через зеркальце я видел — Прост может меня обойти только на прямой, имея более мощный мотор. На поворотах, как казалось, я имею преимущество, кроме того, я безошибочно его блокировал, а это давало возможность оставаться вторым. Блокировка была такая: я не пускал Проста на внутреннюю траекторию поворота. Я оставил пространство не более, чем в половину машины, чтобы он не смог втиснуться даже через обочину. Но нельзя и слишком долго блокировать, так как теряется скорость, и соперник, заранее придержавшись, может осуществить обгон уже в конце поворота, когда я еще не успел развить адекватной скорости. Я старался не подпустить Проста слишком близко. Ни для кого не секрет, что бывают аварии от соприкосновения колес. Автомобили вылетают с трассы как мячики — и тому подобное. Так мы боролись до семнадцатого круга. Ты знаешь, есть шины для хорошей холодной погоды, для хорошей жаркой погоды, на случай немного мокрого дорожного покрытия, Для очень мокрого дорожного покрытия и так далее.

Сенна сказал после гонок: отличный мотор, отличная Динамика, но сцепление с поверхностью ни к черту. Вот какая беда одолела Сенну, хоть первенство ему и было гарантировано. Вдруг я заметил в зеркальце, что четвертым идет Бергер на «Феррари». У него был грипп, но он вел классически. В 86-ом он тоже болел, но с температурой выиграл мексиканский С. П. В машине Бергер всегда здоров. Вот тридцатый круг. По прямой меня обгоняет Прост. Я не мог ничего поделать. Поворот в форме буквы «г». Я искал промежуток, через который мог бы обогнать Проста на правом повороте и занять срединную траекторию. Каждый поворот обладает своей идеальной траекторией, и когда едешь один, стараешься вписаться в нее как можно точнее. Каков уклон поворота, каково сцепление — шероховатое или более скользкое — из этих параметров избирается идеальная траектория поворота. Мне удалось обойти Проста на этом повороте! Я тормозил рулем. Внезапно повернул, прочерчивая касательную, и тут же после торможения набрал скорость. Прост остался позади. После точки соприкосновения руль должен только раскручиваться. Тогда автомобиль получает хорошее ускорение, потому что тормозят поворот и трение. Повернуть колеса рулем значит уменьшить трение. Я жал на тормоз только до того предела, когда начинают зажиматься диски. Когда диски сжаты, шины могут сгореть на одном повороте. Тормозной компьютер не показывал ничего угрожающего. Я снова был вторым. Едва успев взглянуть на компьютер шинных параметров, я услышал в наушниках голос Хонды: «Глупец к добрым советам глух». Мне предлагали менять шины. Я стартовал с подогретыми шинами. Японец Ранди Мамела производит электрический подогрев шин. Нагревает до 100 градусов по Цельсию, а уже 80 градусов дают желаемый эффект — хорошее сцепление. Я остановился у бокса. Взволнованный Хонда стал хлопать меня по плечу. Ну и парень! Прекрасно гонишь! Он был рад, что я послушался его радиоинформации. Рядом с Хондой улыбается Иван Леон — генеральный секретарь ФИСА. Шины мне заменили за 6,97 секунды! Набальзамированные шины! Из мягкой резины. Это позволило мне догнать пронесшихся мимо бокса Бергера и Проста. И даже обойти их. Вот что значит хорошее сцепление! Хонда гений! Сорок первый круг. Первым идет Айртон Сенна, вторым я, третьим Прост, четвертым Бергер. Вот Бергер обходит Проста. Я попытался притормозить перед поворотом, и ехавший сзади Бергер стукнул мой автомобиль. Машину бросило, и я вылетел с трассы. Бергеру даже не пришлось тормозить. Он легко прорезал поворот и исчез. У меня перед носом просвистели Прост и Юханссон. И Альборетто. Итак, впереди бразилец Сенна, второй — австриец Бергер, третий — француз Прост, четвертый — швед Юханссон, пятый — итальянец Альборетто. И я, литовец, шестой.