Трент механически запустил руку в карман с носовым платком, удивился, потом тщетно обыскал другие карманы:

— Простите, я, видно, где-то оставил свой портсигар.

— Нет, — сказал полковник Уайт, — он действительно находился в вашем верхнем кармане. Я еще раньше заметил, что вы его там храните. Сейчас он у меня, вот, прошу, — и он протянул портсигар Тренту, который взял его, ошеломленный. — Я вынул его минуту назад, когда стоял перед вами лицом к лицу и похлопал вас по груди. Так же я поступил с бумажником Сомертона, только в случае с ним это было легче, так как он беспечно хранит деньги в заднем кармане. Вот и все, что я хотел сказать перед тем, как уйти. Мы, наверное, уже никогда больше не встретимся.

— Весьма искренне надеюсь, — ответил Трент. — Буду ждать письма с объяснением ваших поступков, но, по сути, насколько мне известны факты, вас можно считать бессовестным мошенником. Не добываете ли вы средства к существованию с помощью того небольшого эксперимента, который вы мне только что продемонстрировали?

Полковник Уайт покачал головой.

— Напротив, — сказал он, — небольшой эксперимент с нашим другом Сомертоном мне стоил несколько тысяч долларов. И не пытайтесь вывести меня из себя, мистер Трент, вам это не удастся. Я испытываю полнейшее удовлетворение. Я выполнил то, ради чего приехал в Монте-Карло, и вечером уезжаю в Париж. Вечером вы получите мое письмо.

Слегка кивнув головой, полковник направился к отелю.

Спустя два часа, когда Трент переодевался к обеду в своем отеле, ему принесли письмо полковника Уайта. Четким, ясным почерком было исписано немало страниц высокосортной бумаги. В письме не было ни даты, ни подписи, и без всякого вступления оно начиналось так:

«Я родился 38 лет назад в районе Айлингтон, в Лондоне. Моя мать, испанка, была хорошей женщиной и дала мне неплохое воспитание. Но мой отец, англичанин, был карманным вором, как и его отец, мой дед, и я последовал их примеру, причем у меня были для этого подходящие руки. Такая профессия немногого стоит, но мой отец обеспечил себе жизнь с достатком, ибо был мастером своего дела. Попадался он очень редко, пожалуй, даже ни разу за те десять лет, что я его знал. Еще до того, как он умер, я перенял у него все, что он мне показывал, и, как он сам говорил, даже превзошел его.

Подобно ему, я всегда работал в одиночку. Это гораздо труднее, чем пользоваться подручными, и считается неизмеримо более высоким классом. Я получил достаточно хорошее воспитание, а по внешности, одежде, хорошему английскому языку мог быть допущен в любое место. Не знаю, как ему удалось овладеть такой спокойной, неаффектированной, высококультурной манерой речи. Мне так и не довелось более встретить другого человека, которому это было дано не благодаря происхождению.

Когда мне минуло семнадцать лет, я, к несчастью, был пойман на месте преступления. И предстал перед мистером Сомертоном — судьей северной части Лондона. Поскольку я привлекался впервые, то надеялся, что буду отпущен под расписку или, на худой конец, отделаюсь одним месяцем заключения. Но с самого начала разбирательства стало ясно, что судья проникся ко мне особой антипатией. Я был приговорен к трем месяцам тюремного заключения.

Вскоре после освобождения я снова предстал перед Сомертоном. В ювелирном магазине было разбито окно, захвачено много ценностей, и полицейский, с которым у меня были стычки, показал на меня. В краже участвовали трое, он застал их в тот момент, когда они собирались уходить. Полицейский погнался за ними, но воры удрали. Однако он утверждал, что в одном из них узнал меня. В действительности я даже не был вблизи места ограбления, но не мог этого доказать, и когда утверждал, что полицейский по злобе оговорил меня, судья только барабанил пальцами по столу, становясь все более мрачным. Он приговорил меня к шести месяцам заключения. Но самым худшим было то, что судья заявил еще до объявления приговора. В его словах не было надобности, они диктовались лишь намерением причинить мне боль, это было заметно по тому, как он глядел на меня. Он сказал, что напрасно я думаю, будто выгляжу, как джентльмен, ибо в действительности я простой вор, который никогда не будет допущен в приличный дом и не сможет находиться среди приличных людей. Он что-то еще говорил, но именно эти слова я запомнил на всю жизнь. И принял решение, что Сомертон когда-нибудь заплатит за то, что оскорбил и унизил меня, пользуясь своим положением.

Каждый день, пока я отбывал срок, я думал о мистере Джеймсе Лингарде Сомертоне и о том, что с ним сделаю в один прекрасный день. Ему не следовало говорить, что я никогда не смогу находиться среди приличных людей. Сделано это было с целью подчеркнуть, что у меня не хватит воли стать честным гражданином, а на самом деле привело к тому, что я твердо решил стать им, что вовсе не входило в намерения Сомертона.

Выйдя из тюрьмы, я точно знал, как буду действовать в дальнейшем. Я отправился к брату матери, который был торговцем фруктами, сказал, что хочу начать честную жизнь, и спросил, не может ли он оплатить мой проезд до Америки. Он согласился, и я эмигрировал. В те дни было нетрудно попасть в Соединенные Штаты. Мне удалось найти там работу клерка. Короче говоря, за пять лет службы я занял хорошее положение в одной из фирм в Харрисоне, в штате Колорадо, и стал откладывать деньги. Мне было двадцать восемь лет, когда оказалось, что участок земли, который я купил для перепродажи, хранит в своих недрах медь, и я не успел оглянуться, как стал миллионером.

Тогда я занялся различными выгодными делами и еще больше преуспел. Я принес в дар городу Харрисону библиотеку и больницу, основал профессуры в Денвере и Болдере, жертвовал большие суммы на благотворительную деятельность. Стал видным гражданином, благодетелем общества. Губернатор штата назначил меня членом своего личного штаба в ранге полковника. Это было лишь почетное звание, делать ничего не надо было.

Три года назад я обратился в частную сыскную контору, чтобы все выяснить о Сомертоне. Мне докладывали о его положении, здоровье, образе жизни. Я получил все адреса, где он жил в те годы, когда я его не видел. Стало известно, что у него накопилось порядочное состояние и он ушел в отставку, а среди всего прочего я узнал, что у него вошло в привычку приезжать после рождества на месяц в Монте-Карло и останавливаться в «Ар-темаре».

Итак, в прошлом году он туда отправился, а я вслед за ним. Мы познакомились и сблизились. Когда мне пора было возвращаться домой, мы оба выразили надежду, что встретимся здесь же в следующем году, то есть в этом. За несколько недель я узнал о нем гораздо больше, чем мне было известно. Я все разведал для будущих действий и составил небольшой план на год вперед. Обслуживающий персонал в гостинице уже знал меня как человека, дающего щедрые чаевые. У меня были наилучшие отношения с мадам Жубен из газетного киоска, и я потратил кучу денег у старого Гранжетта.

Две недели назад, когда Сомертон поселился в «Артемаре», я уже здесь находился. Он был в восторге от встречи со мной, и я все время проводил с ним, его дочерью и друзьями. Спустя несколько дней я взялся за него так, как вам уже известно. Служащие отеля, не любившие его, с охотой включились в затеянную игру. Люди, которые заговаривали с ним на улице, сделали бы куда больше за стофранковый билет.

Я уже рассказал вам, в частности, как обошелся с бумажником Сомертона. Я заранее предполагал, что ему придется как-нибудь пойти в банк за деньгами, и на протяжении ряда месяцев практиковался так, что мои руки вновь обрели прежнюю сноровку.

Когда он отправился в Лионский банк, я был с ним, видел, как он вынул десять банкнотов, потом вернулся с ним к толпе, наблюдавшей регату. Для опытного вора вынуть что-либо из заднего кармана не составляет никакого труда. Я положил в бумажник лишние десять тысяч, вернул его на место и видел, как Сомертон побледнел, пересчитав деньги. Получилось удачно. Спустя минуту я снова вынул бумажник, забрал свои десять банкнотов и опустил бумажник обратно. Все прошло гладко.