Дуке хотелось возразить, что у самых закоренелых преступников бывает утонченный вкус, некоторые из них вегетарианцы и даже под пыткой не согласятся съесть птичку на вертеле, однако же убивают мать или жену. А другие обожают цветы, любовно выращивают их, получают первые премии на конкурсах по цветоводству, а под покровом ночи истязают и убивают детей. Но он ничего не возразил и не прервал потока трогательных слов, так и лившихся изо рта Альберты Романи, инспектора по делам несовершеннолетних. Он отдавал себе отчет, что в ее абстрактных излияниях есть рациональное зерно.

– А другой, – катилась на него лавина слов, произносимых дрожащим, прочувствованным голосом, – принес мне деньги, может быть и ворованные, и сказал: «Синьора, я хочу записаться в Клуб путешественников и получать журнал „Дороги мира“, там рассказывают о разных дальних странах, где я хотел бы побывать, но я ведь был в исправительной колонии, они, наверно, не подписывают тех, кто был в исправительной колонии, не согласитесь ли вы подписаться за меня, синьора, а потом отдавать мне журнал, когда он будет приходить?» Он что, тоже убийца, тот, которому мне пришлось объяснять, что даже те, кто был в исправительной колонии, имеют право читать журнал «Дороги мира»? Он, по-вашему, самый отпетый? А еще один, больной туберкулезом, боится умереть, когда харкает кровью, и просит меня пойти с ним к врачу, потому что если я буду рядом, то смогу отогнать смерть. Он тоже убийца?

Дука поднял руку, призывая ее замолчать.

– Учительницу, без сомнения, убили эти одиннадцать человек, хотя и не признаются. А того, кто совершает убийство, называют убийцей – надеюсь, вам не надо этого объяснять? Но возможно, у них есть смягчающее обстоятельство: некто взрослый, способный отвечать за свои поступки, задумал убить учительницу и сознательно толкнул их на это. Такова моя версия, и я не столько допрашивать вас пришел, сколько обсудить ее с вами.

Инспекторша погасила сигарету в блюдечке под кофейной чашкой и продолжала сидеть, опустив глаза; выражение ее лица вдруг сделалось жестким.

– Пожалуйста, изложите поподробнее эту вашу версию.

– Охотно, – сказал Дука (одно удовольствие говорить с человеком, который понимает тебя с полуслова). – На мой взгляд, ваши подопечные – настоящие преступники, но я не считаю их способными самостоятельно организовать и до тонкостей разработать это кровавое истребление учительницы. Все они слишком невежественны и для подобного убийства, и для того, чтобы выработать согласованную линию защиты, что позволит судье и присяжным, ссылаясь на смягчающие обстоятельства: нищету, алкоголизм, болезни, – вынести им минимальные, смехотворные приговоры. Уверяю вас, через несколько лет они снова окажутся на свободе. Разумеется, такой план не мог зародиться в мозгу полуграмотных скотов, которых вы с таким жаром защищаете. Есть кто-то, – Дука встал и прошел в другой угол комнаты, ближайший от окна, – какой-то человек, подруга одного из этих ребят, а может, и не одного... Она-то и осуществила задуманное побоище, дав вашим мечтательным соплякам подробнейшие инструкции – как спастись, когда их накроет полиция. – Он вернулся к инспекторше, но не сел, а наклонился над ней, выговаривая слова прямо ей в ухо: – Ребята, видно, очень боятся этого человека, потому что ни один, хотя я и допрашивал их с пристрастием, не назвал его или ее имени, ни у кого не достало смелости. Так вот, я очень надеюсь, что вы, которая знаете почти все о своих подопечных, поможете мне установить истину – найти этого человека. Ваши подопечные не захотели мне этого сказать, потому я рассчитываю на вас.

Альберта Романи снова пожала плечами и проговорила усталым голосом:

– Может быть, те, кого вы называете «моими подопечными», не смогли назвать вам имени этого человека, потому что его, этого человека, попросту не существует?

Дука снова уселся перед инспекторшей, порылся в кармане в поисках сигарет, не нашел, и Ливия тут же протянула ему пачку и зажигалку.

– По-моему, вы сами себе противоречите, синьора, – смиренно сказал он, сделав одну затяжку. – Сперва вы мне описываете несчастных ангелочков, в душе очень добрых, хоть и исковерканных окружающей средой и людьми. И тут же отрицаете существование взрослого человека, толкнувшего их на зверское убийство. Тем самым вы как бы признаете, что они по собственной инициативе, ради удовольствия подвергли изощренной пытке и убили человека. Не кажется ли вам, что это противоречие?

Альберта Романи покачала головой.

– Нет. Я сказала, что они не безнадежны и поддаются исправлению, но если никто о них не позаботится, не поддержит, то они и впредь станут совершать подобные зверства, причем без посторонней помощи.

– Значит, вы отрицаете, что была наводка? По-вашему, никто из взрослых не мог спровоцировать их на преступление?

Ее недавний энтузиазм угас. Теперь она выглядела бесконечно усталой.

– Нет, полностью я отрицать этого не могу. Мне неизвестна вся их личная жизнь и все знакомства, но мне кажется маловероятным, что у них был руководитель, э-э... провокатор. Какой смысл кому-то организовывать такое страшное убийство бедной, ни в чем не повинной учительницы? Вы просто не отдаете себе отчета в том, что этим мальчикам, уже перенесшим столько моральных и физических травм, довольно глотка крепкого ликера, чтобы распоясаться хуже диких зверей.

– Мне очень жаль, синьора, – все более раздражаясь, сказал Дука, – но я не могу с вами согласиться. Я много думал об этой пресловутой бутылке ликера. Прошу вас, не открещивайтесь от фактов. В бутылке три четверти литра анисового ликера, а ребят было одиннадцать, как бы ни был крепок ликер, одна бутылка на одиннадцать человек – это слишком мало для таких головорезов, уже пристрастившихся к выпивке. Отсюда я делаю заключение, что в ликер было подмешано еще что-то, какой-то галлюциноген, возбудитель, словом, наркотик. К сожалению, мы не можем этого с точностью утверждать: бутылка была пуста, а эксперты мало что могут сказать на основании пустой бутылки. К тому же я сразу не сообразил взять у них анализ мочи, а теперь это уже бесполезно – время упущено. Но вы, как я понимаю, со мной не согласны?

– Ни в коей мере. Неужели вы не понимаете, что в этом возрасте и ликера не надо, чтобы озвереть. Вы когда-нибудь видели, как ребятишки играют в войну? Я видела. Это страшно, уверяю вас. И никакого ликера, никаких наркотиков им было не нужно.

Ливия заметила, что лицо Дуки перекосилось от гнева. Чтобы успокоить, она легонько коснулась коленом его ноги, но Дуку было уже не остановить.

– Вы мне лжете! – Он словно выплюнул эту фразу инспекторше в лицо.

Альберта Романи по своему обыкновению пожала плечами.

– Полиция всегда считает, что ее хотят обмануть.

– В данном случае она не ошибается: вы действительно говорите неправду. – Дука понизил голос, пытаясь хоть немного его смягчить. – То есть нет, вы не лжете, вы что-то недоговариваете, я же чувствую. Я вижу вас впервые в жизни, но чувствую: вы – честнейший человек и сами мучитесь тем, что умалчиваете о чем-то. Прошу вас, синьора, скажите все, ведь тут важна любая мелочь. Я, например, выяснил, что некая женщина-врач снабжала одного из парней наркотиками. Вы слишком хорошо изучили этих ребят, чтобы знать, кто из них балуется наркотиками и где он мог их добывать. Вы же мне сами сказали, что знаете их лучше, чем родители.

Молчание. От этого молчания до предела сгустилась атмосфера в комнате. Инспектор по делам несовершеннолетних Альберта Романи как-то странно улыбнулась, глядя на Дуку; глаза у нее были мутноватые, как у всех печеночников, а теперь их еще затуманили слезы, но улыбка не сползала с лица и в голосе не чувствовалось дрожи.

– Не думала, что бывают такие полицейские. Может, вы и не полицейский вовсе, слишком уж видите все насквозь. Я угадала, вы не настоящий полицейский?

Дука не ответил. Она немного помолчала, смахнула пальцами пелену слез и повторила уже без вопросительной интонации: