Кучка этих существ стояла в сторонке и смотрела на них — на него и на мертвеца. У них были круглые птичьи глаза, и один держал в руках лучемет. И лучемет тоже глядел на него. Альд отпрыгнул, и огненная струя опалила место, где он только что был.
За что? тоскливо подумал он, но дуло опять отыскало его, и Альд что есть силы рванулся прочь — в не сейчас, в не так.
…А там была ночь. Чужая ночь и чужие звезды, и все еще клокотало в нем.
— За что? — спросил он свирепо — и громко расхохотался, и смех беспомощно и одиноко угас среди темноты. Требовать логики от кошмара? Справедливости от издевки? Здравый смысл не годиться для искаженного мира. Вот Инта — та бы даже не удивилась…
Инта, подумал он, Алек. Кажется здесь их тоже нет. Надо уйти из этого мира, но любопытство вздрогнуло в нем: зачем меня сюда занесло? И что меня ждет среди этой ночи?
Никуда не пойду, пусть отыщет меня само.
Он стоял и глядел на чужие звезды; незнакомый рисунок созвездий, все непонятное и чужое, но это звезды, я вижу звезды, подумал он умиленно, не может этого быть но это есть: огромная и просторная ночь, густая трава под ногами, и воздух пахучий и живой, живительный запах ночи. И все это очередной обман, одна из хитростей лабиринта. Крысы, подумал он, мы трое лишь крысы в лабиринте, и мы должны пройти лабиринт, чтобы добраться до приманки. А какая это приманка? Смерть.
Он улыбнулся и сел в траву. Прохладная и живая трава, он нежно гладил ее рукой, травинки скользили между пальцев, и кто — то зашевелился в траве, настроил скрипку и запиликал.
Самое странное из приключений, потому что здесь со мной ничего не случиться.
Он сидел на траве и смотрел на звезды, и простые, ясные, четкие мысли… Словно я — это я. Словно не было никакой войны, и я свободен. А могу ли я быть свободен? подумал он, и могу ли я быть собой? Но что это значит: быть собой? Кем собой?
Он напрягся, и тот прежний, почти забытый, поднялся на поверхность и стал рядом с ним. И тоскливое удивление: нас никак нельзя совместить. Вот он рядом, стоит и смотрит с сожалением и тревогой и никак не может меня понять. Я и сам понимаю его с трудом, потому лишь что смутно помню то, что было простым и ясным… нет! Единственным и бесспорным. Миг назад я убил врага. _О_н_ не стал бы его убивать. Да, вмешался бы. Постарался бы обезвредить — но убить? Не раздумывая, не сомневаясь — потому лишь, что это враг. Нет. Тот, кто ценит свою жизнь и свою свободу, уважает чужую свободу и ценит чужую жизнь. Отнимающий жизнь отнимает чужую свободу, право выбора, право распорядиться своею судьбой.
Детский лепет, подумал он, но ведь это основа жизни. Я никогда бы не смог думать, как прежде, потому что уже привык убивать. Потому, что меня коснулась война, и я изувечен. А другие? подумал он. Те, кому посчастливилось выжить, как они будут думать и как они будут жить? И что они сделают со своею жизнью? Латорн, в тоске и смятении подумал он, что с ним будет, что они сделают с ним? Неужели он станет когда — то похожим на Землю?
Тихая кроткая ночь окружала его, но он сидел, зажав в кулаке травинки, и горькие, четкие мысли…
Могла ли война изуродовать все поколение?
— Да, — сказал он себе, — могла. Сначала она убивает честных, потом храбрых, и выживает только тот, кто усвоил урок. Скверный урок: своя жизнь всегда важнее чужой, и прав только тот, кто умудрился выжить.
— Дурак! — сказал он себе и заставил себя усмехнуться. — Что ты тревожишься о Латорне? Может быть он уже мертвее, чем ты. А если нет…
— А если нет, — сказал он себе, — тем более нечего волноваться. У нас нет привычки к войнам, мы были цивилизованны и разумны, и если мы победим… что значит одно поколение? — сказал он себе. — Представь, сколько поколений надо было сломать, чтобы на свет могла появиться Инта. И сколько еще поколений надо было сломать, чтобы такие, как Алек и Инта пришли убивать на Латорн. Все будет нормально, лишь бы мы победили…
Он вскочил и в последний раз принял в себя эту ночь — просторную, полную звезд, голосов и запахов жизни — самое странное из приключений: мгновение смысла среди безумия. А еще через миг он бросил себя сквозь времена и миры, сквозь… сквозь… в красное и зеленое, но здесь их нет, и опять рывок — серое и дождь, но это снова пустышка, и надо собрать все силы, все до капли, и первый страх: а вдруг я их не найду? и первую тревогу: что со мной будет, если я их не найду? — все, все в упругий тяжелый ком, до темноты, до удушья, и снова рывок, но сил уже нет, ты вязнешь, ты рвешь в отчаяньи вязкие нити — и белый — белый, мертвый, пустой мир? пространство? но в белом, пустом и мертвом две черные, будто обугленные, фигурки.
Он сидел, бессильный, словно мешок с тряпьем, и они подбегали к нему. Твердая рука Алека, тревожный взгляд Инты — и он ответил им вяло и облегченно:
— Ну вы и забрались, ребята!
Да уж, забрались, подумал Алек, поганое место, но лучше бы не уходить, потому что где — то внутри он знал: это не повториться. Это могло быть только здесь, но мы отсюда уйдем. Вот Альд очухается, и уйдем…
— Странно, — сказал Альд, — почему нас так разбросало? Вырвались вместе…
Я усмехнулся, Инта пожала плечами. Глупое слово «почему», будто и здесь у всего есть своя причина.
— Инта, — спросил Альд, — ты нашла Алека или он тебя?
— Ну я, — угрюмо ответил он. Нашла бы она меня! Очень ей надо!
— А где оказался ты?
— Еще увидишь, — буркнул он хмуро. Дурацкая мысль, почему я так подумал? Моя улиточка, мой командир, зря я так про тебя подумал.
— А в чем дело? — спросила Инта.
— Да вот никак не пойму. Что — то не так…
Все не так, подумал Алек, только я не хочу говорить.
— Инта, прости, если… ты что — то помнишь… из жизни?
— Почти ничего, — сказала она спокойно. — Обрывки.
— А ты, Алек?
А я промолчу. Пусть сам разгрызает, если охота.
— Такая мысль… глупая, да? А если это связано с нами… ну, то, куда мы попадаем?
— Не понимаю.
— Я тоже не понимаю, — грустно ответил он. — Просто подумал: а вдруг это мы придумываем Лабиринт? Это ведь самое подлое…
— Какой лабиринт?
— А! — сказал он. — Долго объяснять. Это место, где мы сейчас… оно твое, понимаешь?
— Ну да, — сказала она с усмешкой. — Мне место именно здесь.
— Не обижайся! Ты просто не могла ничего придумать, раз почти ничего не помнишь. А знаешь, где очутился я? Веселое такое местечко, где был ваш корабль и можно было убить кого — то в черном мундире. Проекция подсознания, — сказал он задумчиво, — наверное, это все время во мне сидело. И, понимаешь, я все время чувствовал, что это неправда. Сплошные натяжки, понимаешь?
— Нет, конечно.
— Ну — у… сама ситуация… словно это было разыграно для меня. Там не было города — я бы это почувствовал… даже самый чистый город излучает много тепла. А если нет, зачем было нападать на небольшое селение… что — то взрывать или жечь? Зачем было солдату гоняться за кучкой аборигенов? Да и этот… черный — он был слишком неуклюж для профессионала. При всей моей к вам любви — уж драться — то вы умеете.
— Ну и что?
— Погоди, — сказал он, — это не все. Когда я смылся оттуда… понимаешь, тогда я не осознал… только ощущение: что — то не так, надо додумать. И я оказался в месте, где можно думать. Оазис, — сказал он, — и я создал его сам. Даже не я — потребность выскочить из игры и подумать.
— Ну и что? — снова сказала Инта. — Может и Легион ты придумал? И нас с Алеком заодно?
— Нет, — ответил Альд. — Просто смотри: мы прошли уже два… этапа и каждый характеризуется большим числом степеней свободы. Видимо здесь мы сами задаем параметры… мира. Сами творим для себя лабиринт. Плохо то, что при таком раскладе нам нельзя прыгать из мира в мир. Нас опять разбросает, потому что… ну, то, куда мы попадаем, это мы сами, то, что в нас. И мы только и будем без конца друг друга искать.
— Алек, — сказала Инта, — ну, ради бога, скажи хоть что — то, пока я не сошла с ума!
