А потом один вдруг спрашивает, как я к Наставнику попал. Чую, напрягся тот, а мне смешно.

— Из чистого любопытства, — отвечаю. — Захотелось в колодец заглянуть.

А он свое гнет: как возникла идея такого эксперимента? По своей воле я в нем участвую?

— Ах ты, — думаю, — вон ты куда заворачиваешь!

— Да, — говорю. — Как понял, что вы разумны, захотел узнать, что вы такое. А потом убедился, насколько больше вы знаете, и поучиться решил. У нас, у людей, — говорю, — дела сейчас незавидные. Нам очень нужна ваша помощь или хотя бы знание ваше.

Тут они примолкли наконец, и почуял я, что переломил их отношение. Любопытство, удивление остались, а вот отвращения и брезгливости той уже не было. Признали они меня.

То и Наставник понял, вмешался скоренько. Намекнул, что устал я, потому как день для меня сегодня тяжелый. Может, мол, есть смысл отложить остальные вопросы? Я — то теперь в их распоряжении.

Ну что ж, они не против. Их — де сегодняшний разговор отчасти врасплох застал. Им бы теперь все обдумать, подготовиться, чтобы знать, значит, с какой стороны за меня крепче взяться. А тот, что все хотел Наставника подловить, спрашивает вдруг, не соглашусь ли я пройти психофизическое обследование. Прислушался я к Наставнику, а он весь сжался, не хочет на мое решение влиять.

Почему бы и нет? — говорю. — На куски — то меня не порежете?

И пошло, и поехало. Они сперва меня хотели с Наставником разлучить, но тут мы оба взбунтовались. Я, честно, так просто испугался, что без него не выдержу. А он доказывает, что мне для нормальной жизнедеятельности особый режим нужен, пища особая, процедуры специальные. Кто, кроме него, мол, пока может это обеспечить?

Ну, сначала было очень противно, когда меня кололи и разные параметры снимали, а потом, когда за тестовые проверки взялись, так даже смешно. Мы — то с Наставником это давным — давно отработали, мне так даже приходилось все просить, чтоб задачку усложнили, а то я это знаю.

Я его спрашиваю, зачем, мол, время терять? Он что, не дал им эти данные? — Так положено, Ули, — отвечает. — Результат считается достоверным, только если его можно получить повторно независимым путем. Не обижайся, — говорит, — это не тебя, а меня проверяют. Слишком, мол, большое открытие, чтоб можно было положиться на мнение одного человека.

— Странно, — говорю. — Выходит, вы друг дружке не доверяете? — В науке, — отвечает, — не может быть доверия. Главное, — говорит, исключить ошибку. Слишком много от нас потребуется, если я окажусь прав.

Ну, ладно, дотерпел я до конца, а они мне за то подарочек сделали, я прямо чуть не запрыгал. Новый разговорничек с локацией, так что я даже мелкие предметы мог слышать, с автоматической регуляцией скорости речи, чтоб, значит, не только мне разбирать, когда они с обычной скоростью говорят, но чтоб и моя речь сериями шла, а не в год по капле. Оно конечно, для себя старались, но и мне большое облегчение, потому уже не слепой, можно ходить и по стенке не шариться.

Тут и до светлого праздничка дошло: решили меня, наконец, выслушать. Немного их на сей раз собралось, пятнадцать. Пятеро знакомые уже, а то все новые. И какие — то они не такие, ну, внутри у них по — другому. Вот у Наставника я всякое чувство примечаю, у других тоже. Не так четко, смазывается, конечно, маленько, но чую. А у этих все зажато, ровно они никогда в полную силу не чувствуют.

Собрались, да так ненароком, вдруг, — я и подготовиться не сумел. Не пойму даже, нарочно они, или само так вышло. Я теперь много чего не понимаю, только об этом еще рано говорить, это додумать надо.

Ну, ладно, позвали меня. Прихожу, а они уже все тут. Приглашают выйти на серединку. Скверно было, конечно, но не так уж, потому что у этих чувства… ну, невыраженные какие — то, по отдельности не разобрать. Вроде как фон, тяжелый такой, неприятный, а терпеть можно.

Я было ждал, что сперва Наставник будет говорить — нет, не собирается. Устранился. И сам, и не сам, путаница какая — то, не пойму.

Другой заговорил — похоже, самый главный. Снаружи я его не видел, а внутри он неприятный: властный такой, жесткий, прямо каменный какой — то. Он — то меня и порадовал. Сказал, что результаты исследований (а о Наставнике ни слова!) позволяют отнестись ко мне, как к личности, стоящей примерно на одном с ними уровне развития (вот спасибо — то!) и поэтому вполне отвечающей за свои слова. Поэтому, мол, они уполномочены выслушать меня, дабы составить как можно более полное представление о проблеме и, возможно, приступить к отработке стратегии контакта.

Очень нехорошо все это прозвучало, для меня, во всяком случае. Ну да обиду я проглотил. Не тот случай, чтоб обижаться.

— Спасибо, — говорю, — за лестное мнение, а только что вас интересует? Если культура наша, так о том бесполезно говорить — слишком мы разные, чтоб даже одинаковые слова у нас один смысл имели. Если об уровне нашем техническом, так тоже бесполезно: что толку говорить о следствиях, опуская причины? Если говорить о чем, так только о нынешнем положении верхних людей — это сейчас главное.

Тот спрашивает, что я имею в виду.

Помолчал я, прислушался, вижу: от Наставника ждать помощи не приходится: ну, и рубанул напрямую.

— То, — говорю, — что по вашей милости верхняя цивилизация ныне при последнем издыхании. То, — говорю, — что нынче человечество разорвано на части, на малые группы, которые уцелели там, где еще жить можно. Я, говорю, — родом не из этих мест. Родители мои погибли, когда попытались пересечь одну из мертвых зон. Сам — то я чудом выжил, может потому, что мал был, и меня на руках несли. И здесь, — говорю, — где еще живут люди, нас на каждом шагу смерть подстерегает. Невидимая, — говорю, — непонятная, не убережешься от нее. Хотите, — говорю, — …так я вам не одно такое местечко укажу, авось вспомните, что туда выкидывали. Вас, — спрашиваю, наш технический уровень интересует? Нет теперь у нас никакой техники. Может, и было что, да прахом пошло. Может, где и уцелело, да только здесь, в мое краю, люди уж ни на что не способны. Потому что, — говорю, — отрава ваша у них жизненный цикл сдвинула, они теперь втрое скорей живут. Я еще по годам зрелости не достиг, а сверстники мои здешние уже старые люди, им и жизни — то почти не осталось. Когда им учиться, когда науками заниматься, если еле — еле успевают научиться пищу добывать и детей вырастить? И это, говорю, — убогое существование под угрозой, потому что наследственность поражена. Мало, что половина детей вскорости умирает, вы на прочих — то поглядите! У всякого отклонения какие — то. Если, — говорю, — прямо сейчас за это дело не взяться, вам вскорости уже никакая стратегия не понадобится.

Тут я спохватился. Многое бы еще надо сказать, да подумал, что нечего ветку гнуть — сломаешь. Ну и закончил с вывертом.

— Я, — говорю, — не виню вас, потому по незнанию так вышло. Не бывает, мол, большего дела без ошибок. Но теперь — то, когда вы все знаете, нельзя вам от нас отвернуться. Этим, — говорю, — вы бы к себе неуважение проявили, к этике своей и к своим принципам. Потому как, — говорю, преступление против другого разумного — это преступление против себя самого. А если, — говорю, — так выйдет, что из — за ваших ошибок человечество вымрет, это и будет преступление.

Говорю, а сам чую: худо дело. Тем ученым, что я и раньше знал, так им головой об стенку впору. А вот другим — ничего. Оно, конечно, неприятно им, но вот, чтоб болело…

Эх, Наставник! Не ко времени ты в угол залез! Ну, молчу, и они молчат. Потом один спрашивает, ручаюсь ли я за свои слова. А я уже устал как — то, да и вижу: дела не будет.

— А зачем бы я тогда говорил? — спрашиваю.

— Хорошо, — тот, главный, отвечает, — предположим, что все это соответствует действительности, и отходы нашей технологии угрожают жизни и здоровью верхних разумных. Допускаю, что это так. А ты представляешь, какие сложности возникают в подобном случае перед нашей цивилизацией? У нас практически нет безотходных технологических процессов, а все отходы в большей или меньшей степени токсичны. Если мы перестанем удалять их из сферы обитания, мы погибнем. Значит, нам придется искать другие, возможно гораздо более дорогие и энергоемкие процессы, или еще более дорогие и энергоемкие способы обезвреживания отходов. И это, заметь, при том, что понадобится отказаться от ядерных энергетических установок, которые тоже дают достаточно опасные отходы. Видимо, на неопределенный срок нам пришлось бы свернуть целые отрасли производства, отказаться от многих крайне необходимых вещей и устройств, резко снизить уровень жизни, может быть, даже приостановить прогресс. Можешь ли ты требовать этого от нас?