Он давно уже знал, что в жизни нет смысла. Что людей принято убивать просто так. Хороших чаще, чем дурных. Невиновных чаще, чем виноватых. Чего ж теперь душу выворачивает?

— Потому, что раньше это была чужая боль, — сказал он себе. — А теперь она моя.

Сказал — и холод по спине: показалось вдруг, что не он это сказал, а Аврил Сенти, что тот стоит сзади и смотрит в затылок — Хэлан даже обернулся. Тьфу, черт, никого, конечно. С ума, что ли, схожу?

Он заставил себя улыбнуться, но губы были, как неживые. А хорошо бы сойти с ума. Сразу не надо ничего решать. Он вдруг подумал: это подлость, что его заставляют решать. Нет у него никаких прав. Да я ж никто, полуграмотный сыщик, всю жизнь среди последнего отребья, сам немногим лучше — как я могу за кого — то решать? Откуда я знаю, что лучше, а что хуже? Что надо делать, а что нельзя?

— Чего тебя корчит? — спросил он себя. — Какое такое решение? Ты у Майха спроси, так даже и не поймет. Как на корабль попасть? Уже решено. Что на корабле делать? Там увидим. Как быть с чужаком? А тут и без тебя решено. Помочь — и пусть мотает к чертовой матери.

Было очень успокоительно так думать, только не успокаивало почему — то. Как ни крути, а суть наружу. Умный или глупый, чистый или грязный, но там, на корабле, тебе представлять твой Мир и тебе говорить от его лица. Черт бы побрал этого Ларта: объяснил! Подсунул задачку и убежал на тот свет, даже не обругаешь.

Умер, а не ушел, притащился за мной в это логово мертвецов… да я ведь и сам, можно сказать, мертвец, постарался, загнал себя в угол!

Сумасшедшая мысль: сперва от нее даже мороз по коже продрал, а потом вдруг накатило судорожное больное веселье. Раз мертвец, так что ж нам своей компанией не потолковать? Мертвый с мертвецами — о живом. Ну?

— Прошу, господа, — сказал он вслух и гостеприимно повел рукой. — Кто первый?

— Дергаешься?

— Учитель?

Элве Нод только хмуро на него покосился. Точь — в—точь как в тот день, когда он уходил навстречу смерти. Они встретились в коридоре: Хэлана на днях забрали в РУ, а Нод так и остался в общем, и он попробовал скрыть свой стыд какой — то корявой шуткой.

— Дергаешься? — спросил его Нод. — Погоди, вернусь — потолкуем.

И ушел в свою последнюю засаду преданный и проданный за то, что не предавал и не продавал сам. Господи, да ведь двадцать лет уже, как его нет! Это он подобрал меня щенком, сунул в дело, и оказалось, что это дело как раз по мне, или я как раз по нем. Добрый мой старый учитель, который верил только в глаз и чутье и за всю жизнь ни у кого не взял.

— Что, Хэл, новое дело? — это был Аврил Сенти, совсем такой, как в том сне. Бледный, с текучей, рассеянной улыбкой на губах. — Не ждал?

— Нет, — честно сказал Хэлан, — я, собственно… ну, где вы там, Ларт?

— Здесь, — спокойно отозвался Ларт. Он тяжело откинулся на спинку стула — рыхлый, синеватый, еще б одышка и совсем живой. — Я к вашим услугам, господин Ктар.

— Погодите, — тихо сказал Хэлан. Он глянул на дверь, и вот вошел Ресни. Темный, иссохший, страшно мертвый среди других мертвецов. Сел к столу, сплел обтянутые коричневой кожей пальцы. Помолчал и заговорил — из дневника:

— Страшно не то, что мы обречены на смерть. Каждый из нас был к тому готов — более или менее. Страшно то, как равнодушно нас убивают. За что? Перебираю свою жизнь и не нахожу ответа. Жил. Делал то, что считал должным делать. Не нарушал законы. Был честен: в работе всегда, в жизни — по возможности. Думаю, любой из моих товарищей может сказать так о себе. Неужели за это?

— Почти, — задумчиво ответил Ларт. — Всех нас убили за честность. Или за попытки быть честными.

— К чему это вы клоните?

— Будьте и вы честны, господин Ктар, раз связались с мертвецами.

— А я что, обманул кого из вас?

— Ще — нок, — презрительно выплюнул Нод. — Еще спрашивает! Сколько это, как меня пришили?

— Двадцать два года.

— А что у тебя в городе делается?

— А я? — спросил Аврил. — Почему меня убили, Хэл?

— А, черт вас… да, да, виноват! Так ведь один против всех! Ну, а вы, Кел? Вы — то что против меня имеете?

Ларт не успел ответить: заговорил Ресни опять из дневника:

— Теперь, когда черта подведена, я по — другому думаю о смерти. Не страх, а досада: как неумно прожита жизнь! Да, не подличал и не делал зла сознательно, но и ни разу в жизни не поступил как должно, как было бы естественно для меня. Нет, я делал то, чего от меня ждут, и лгал себе, и оправдывался перед собой. Боялся быть не таким, как все, боялся привлечь внимание… просто боялся. Подлый и жалкий страх, который сидел во мне всю жизнь и уходит только теперь — вместе с жизнью. И справедливый итог: я побоялся сам распорядиться своей жизнью — ею распорядились за меня. Но что, что я мог бы сделать со своей жизнью сам?

— Не знаю, — сказал Аврил. — Я ведь тоже неумно… распорядился. Истратил себя на мелочь, а наверняка есть главное.

— Что? Может, вы скажете, Кел?

— Нет, — спокойно ответил Ларт. — Я тоже не знаю. Если б знал, не дал бы упечь себя на Ктен. Но вам ведь легче, господин Ктар. У вас есть точка отсчета.

— Чужак, что ли? Дожили! — буркнул Нод. — Своего ума не хватает, да? Подзанять надо?

— Нет, — сказал Ларт. Дело не в уме. Дело в способе мышления.

— То есть?

— В некоторых вещах мы начисто лишены воображения, господин Ктар. Наше общество — единственное существующее, наша система — единственно возможная. Если бы победили Авларские заговорщики, они бы начали с создания аппарата.

— Самое необъяснимое — это то, что очевидно, — сказал Ресни. Очевидно, что кто — то должен нами управлять. Но почему двадцать некомпетентных людей решат более верно, чем один компетентный? Почему чиновники определяют программы исследований и ценность произведения искусства? Почему мы — черт нас побери! — принимаем это, как должное? Почему нас не оскорбляет то, что за нами следят, что каждое неосторожное слово может зачеркнуть жизнь человека — независимо от ее ценности? Да что мы такое, в конце концов?

— Мы — это наша система и наш способ мышления, — ответил ему Ларт. Все мы связаны друг с другом и любой, самый благополучный чиновник — такая же жертва системы, как я или господин Нод. Никто не может противопоставить себя системе. Даже не противопоставлять. Действовать в рамках системы — но по своему разумению. Этот маховик подмял под себя все и заставляет нас поступать вопреки разуму и здравому смыслу, вопреки своим желаниям и вопреки интересам человечества.

— Не больно — то вопреки, — буркнул Нод. — Живем — и живем, всем на все плевать.

— Это потому, что от нас ничего не зависит. Мы все привязаны к этой проклятой глыбе и не можем ни остановиться, ни даже замедлить шаг — иначе она нас раздавит.

— Нет, — сказал Аврил. — Все вместе мы бы остановили.

Ларт задумчиво улыбнулся.

— Вместе? Очень может быть, господин Сенти. Но что может нас объединить? Чтобы бороться с государственной машиной, нужна какая — то организующая идея, какая — то достаточно привлекательная для всех цель. Вот вы, господин Ктар, вы можете назвать такую цель?

— Ну — у… жить лучше.

— То есть?

— Больше иметь.

— Ресурсы мира не безграничны, и больше иметь можно только за счет кого — то другого. Это не та цель, что объединяет.

— Хорошо. Тогда равные права на деле, а не на бумажке. Чтоб каждый мог стать тем, на что способен.

— А многим ли это надо, господин Ктар? Мы — кому повезло родиться в элитной группе — учимся вовсе не из любви к знаниям, а только чтобы занять свое место среди элиты, получить надлежащие выгоды и привилегии. Потребность в самореализации — беда немногих. Очень многие хотели бы иметь, очень немногие — осуществить себя.

— Довольно уютно сознавать свое бессилие, — сказал Ресни. — Избавляет сразу и от необходимости что — либо делать, и от презрения к себе.

— Во — во, — сказал Нод. — В самую точку. И не рыпаемся!

— К сожалению, господин Ктар, вас ничто и ни от чего не может избавить. Чужой корабль — это реальность, которая теперь определяет судьбу Мира.