Аманцио Берзаги не без труда наклонился, ухватил ее за волосы, собранные в конский хвостик (эта старая шлюха ходила с хвостиком, точно двенадцатилетняя школьница), и оттащил в ванную, оставляя за собой следы своей крови, сочившейся из левого глаза, и крови гиены, стекавшей из разбитого носа. Ему стоило немалых усилий одной рукой погрузить бездыханное тело в ванну (другую он зажал между ног, чтобы хоть немного унять боль в паху). Пустив холодную воду, старик стал ждать, когда хищница очнется.

Вода постепенно окрашивалась в розовый цвет и поднималась все выше; вскоре девчачий хвостик заколыхался на поверхности. Аманцио Берзаги ухватил ее за этот хвостик и хорошенько встряхнул, как полощут белье. Кончетта содрогнулась и открыла глаза: она была в пальто, в сапожках и крепко держала в руке сумочку.

– М-мне холодно.

Аманцио Берзаги встал около ванны на колени и приблизил окровавленное лицо с подбитым глазом к окровавленному лицу с расквашенным носом.

– За что вы убили ее, сволочи?

– Мне холодно, – повторила женщина, все с тем же отчаянием прижимая к себе сумочку.

По телу ее прошла судорога, ее стошнило, потому что она уже успела нахлебаться воды, хотя ванна заполнилась только наполовину.

Гигантская ручища бывшего водителя пригвоздила Кончетту к дну ванны; в ярости – нет, почти что в безумии – старик глядел на нее одним глазом.

– Вы украли у меня дочь – ладно. Вы таскали ее по своим борделям – Бог с вами. Но за что вы убили ее, несчастные? Что она вам сделала? Я бы вам все простил, лишь бы она была жива. Говори, за что вы ее убили, или я тебя утоплю вот здесь, в твоей ванне. – С этими словами он опустил ее голову под воду, которая продолжала литься из крана на полную мощь.

Она стала барахтаться, и он позволил ей вынырнуть.

– Мне холодно, холодно! Я вся застыла. Умоляю, выпусти меня!

– Выпущу, если скажешь, за что вы ее убили.

– Она д-действовала на н-нервы, – стуча зубами, пробормотала женщина.

– Что?! Как это – действовала на нервы?! – вскричал Аманцио Берзаги и опять окунул ее в ванну вместе с пальто, замшевыми сапожками и молитвенно – по обычаю всех старых шлюх – прижатой к груди сумочкой. – Как это?! Говори – или тебе конец!

И она заговорила.

Донателла Берзаги и впрямь действовала им на нервы.

Она была очень послушная девочка. Всегда и всем подчинялась, особенно мужчинам. Поначалу Кончеттина, Франко Барониа, сын Родольфо, ее сожитель, и Микелоне Сарози, ее сожитель номер два, качали из нее деньги словно из нефтяной скважины. Ибо у Донателлы было качество, каким не обладает ни одна профессионалка: ей нравилось.

Надо быть настоящими зверями, чтобы так эксплуатировать умственно неполноценную и чтобы потворствовать эксплуатации, покупая этот товар. Но в проблемы морали Аманцио Берзаги решил не вдаваться.

– Выкладывай все как на духу, не то утоплю! – зарычал он, полоская Кончетту в ванне.

Она продолжала говорить, содрогаясь от ледяной воды, которая уже переливалась через край ванны, а он, отец, этого и не замечал.

Да, именно действовала на нервы, потому что временами у Донателлы случались срывы. Мужчин она обожала. Похитители возили ее по всей Италии из борделя в бордель. И как только мужчина входил к ней в комнату, она расплывалась в улыбке, прямо-таки таяла от желания, что делало ее шансы на рынке порока невиданно высокими. Они выжимали из нее все. Позорная, беспрецедентная эксплуатация человеческого существа!

Однако вскоре – возможно, из-за тех злоупотреблений, которым она подвергалась, – очень сильный организм Донателлы начал сдавать. Какой-то клапан ее нервной системы вышел из строя, временами она впадала в бредовое состояние и принималась кричать: «Папа, папа, папа!» – видимо, вспоминая отца, не отпускавшего ее ни на шаг, дарившего кукол, окружавшего нежной заботой. Она тосковала по нему и физически и – насколько позволял ей ум восьмилетней девочки – духовно.

Вначале такие срывы были редки. С течением времени они участились. Бывало, она вопила: «Папа!» и в присутствии состоятельных клиентов, которые при звуках этого трубного голоса в ужасе ретировались.

Похитители, чтобы успокоить, пичкали ее таблетками, кололи снотворные, но вскоре вынуждены были изменить тактику. Ведь транквилизаторы разрушали золотоносную жилу: у Донателлы, одурманенной успокоительными средствами, начисто исчезали эротические инстинкты.

Тогда сутенеры (для истории надо повторить их имена: Франко Барониа, сын Родольфо, Микелоне Сарози и Кончетта Джарцоне) решили прибегнуть к насилию – куда ж это годится, если она вместо того, чтобы принимать клиента со свойственным ей от рождения сладострастием, станет, как истеричный ребенок, призывать отца?

Они начали избивать ее всякий раз, как с нею случался кризис, угрожали прибить до смерти, если не перестанет валять дурака, но Донателла, несмотря на свою инфантильную податливость, все чаще вспоминала дом на бульваре Тунизиа, комнату, полную кукол, люстру с Бэмби, Гусенком и Микки-Маусом, мохнатые брови отца, помогавшего ей одеваться, руку, нежно гладившую ее по щеке, и потому никакие угрозы, побои, наркотики не могли положить конец хриплым воплям: «Папа, папа, папа!» Оглашая то одну, то другую квартиру, куда сутенеры беспрестанно ее перевозили, эти вопли создавали ужасные неудобства и обесценивали «выгодный товар». Донателла Берзаги из золотоносной жилы превратилась в обузу. Рано или поздно своими безумными криками она привлечет внимание полиции. В последнее время дикие сцены стали повторяться каждый день; сутенерам то так, то эдак удавалось их подавлять, но присутствие Донателлы уже сулило опасность, к тому же она как-то разом утратила всю тягу к противоположному полу в лице любого его представителя, благодаря которой вначале столь высоко котировалась на порочной бирже.

Отчаявшись, эксплуататоры однажды вечером притащили ее, накачанную снотворными, в Лоди. Подлец из подлецов Франко Барониа, сын Родольфо, по обыкновению навязал свое общество истинному джентльмену Франко Барониа, сыну Сальваторе.

Двоюродный брат скрепя сердце его принял. И как не принять, когда он один, а их трое: его милый кузен, преступник, друг кузена Микелоне Сарози, тоже преступник, и Кончетта – такой изощренной садистки свет еще не видывал!

Но едва действие наркотиков чуть-чуть притупилось, Донателла Берзаги опять завела свое «папа» – все громче и громче; тоска по отцу пересилила все ее природные инстинкты и, не выдержав этих душераздирающих криков, Франко Барониа, сын Сальваторе, выставил незваных гостей вон.

Сутенеры уже не знали, куда им деваться со своей обузой, которая продолжала призывать отца, не чувствуя его больших ласковых рук, не слыша родного голоса, приговаривающего: «Девочка моя, девочка моя!» – а ей так необходимы были эти ласки и этот голос.

По дороге в Милан подлая троица решила наконец избавиться от груза по имени Донателла. Будь они поумнее, просто выкинули бы вблизи какой-нибудь деревушки неполноценную великаншу, что по воле злого рока досталась им в добычу. Возможно, местные жители, услышав, как она плачет, зовет отца, препроводили бы ее в участок. И даже если бы полиция установила имена троих негодяев, их обвинили бы только в похищении с целью наживы. Но чтобы избежать риска, эти светлые головы надумали ее убить.

Преступник никогда не бывает умен, ни один мало-мальски разумный человек не станет вором, грабителем, убийцей. Преступность – не что иное, как опасная, необратимая форма слабоумия. Когда трое злоумышленников приняли решение убрать девицу, переставшую приносить доход, им и в голову не стукнуло, что рано или поздно они все равно попадутся, но закон предъявит им уже более тяжкое обвинение – в преднамеренном убийстве. Такие вот умники!

Микелоне, бармен с бульвара Тунизиа, предложил закопать ее где-нибудь в поле, на что Франко Барониа, сын Родольфо, резонно возразил:

– А чем копать будем? Руками?