«В некотором роде да….. Как говорил один мой знакомый, пусть лучше утром в постели женщина обзовёт мужчину наглецом, чем дураком». – Элен засмеялась.

       «Интересные у тебя друзья, - сказал я, - продолжая катать хлебные шарики и складывать их на салфетку, - очень интересные».

       «Мужчина бывает только зол, - вспомнилось мне, - а женщина к тому же ещё и дурна…».

       «Я больше не буду тебе ничего говорить», - Элен поджала губы.

       «Хорошо бы, а то ты уже успела наговорить много такого, чего я  рад бы и не слышать». – Я взял салфетку и ссыпал хлебные шарики в вазу с цветами. Элен с интересом следила за моими движениями.

       «Вот ты мне сказала, что он не русский, - произнёс я, как можно спокойнее, - будто это похвала. Чем плохи мы россияне, и чем провинилась Россия? Она, кстати, тоже женского рода.

Наверное, тем, что у нас много женственного  внутри, от нашего векового рабства и приниженности».

       «Я тоже русская, ты не забыл? - Сказала холодно Элен, - женственного внутри  меня тоже хоть отбавляй,  но рабского и приниженного там нет ни капли…».

       «Пойдём, сказал я и поднялся из-за стола, - на сегодня я сыт по горло».

       На улице Элен взяла меня под руку немножко прижалась к моему боку, и я тут же обо всём забыл…

                                  Глава  XII  Сумбур вместо музыки.

                            В вечном, невозможно чему-либо зародиться.

      «Сегодня нам надо расслабиться и хорошенько выпить, - сказал  как-то утром Сергей, когда Надин и Элен ушли в институт, - а может даже нарезаться», - добавил он, глядя на моё удивлённое лицо.

       «И это ты предлагаешь мне, зная о моих пристрастиях и о моей никудышной наследственности»? - Поинтересовался я.

       «Я знаю о тебе всё, иначе не пригласил бы сюда. Я знаю, что ты можешь и, что нет. Выпить сегодня нужно, и мы это сделаем. Нам легче будет откровенничать друг с другом. Русский человек, когда трезвый, часто бывает неприятным собеседником. Его распирает гордыня, и самомнение его вырастает паче меры. Но если он нечаянно выпьет, у него тогда просыпается совесть, и на какое-то время, пусть на очень короткое, он становится настоящим. Тогда он без обиняков расскажет о себе нечто такое, в чём  не всегда может признаться даже себе самому.

     Сегодня мы обсудим женские дела,  «как на духу», все без утайки.  Мы вывернем их наизнанку», - сказал Сергей.

     «А это можно выпивши? - Засомневался я, - ведь это некрасиво».

     «Выпивши, все мужики так поступают, мы с тобой не исключение. И женские дела красивыми редко бывают, - уверил он, -  чаще они бывают подлыми. Иди к клумбе, будем выпивать там, на лавке. Я сейчас принесу всё необходимое».

     Я пошёл в назначенное место и присел на скамью. Было ещё  рано, ещё не высохла роса на траве, и только кое-где начали петь цикады. Я давно уже не выпивал утром. Нет, я просто давно не выпивал. Когда-то, в молодости, я делал это регулярно, не обращая внимания на время суток. Прошло больше двадцати лет, как я почти совсем завязал с этим делом. Теперь я редко балуюсь спиртным, и только в тех случаях, когда невозможно отказаться.  Но я помню те свои ощущения,   которые охватывали меня сразу после приёма спиртного, и помню другие, приходившие ко мне на следующий день. Их я боюсь до сих пор.

      «Наверное, для меня сейчас будет окончательная проверка», - подумал я, глядя на возвращавшегося Сергея, который нёс что-то тяжёлое в двух полиэтиленовых мешках.

      Сергей поставил их рядом и из первого извлёк литровую бутылку виски и два стакана.

      «Гранёные, значит, тогда мне не показалось, - мелькнула у меня последняя трезвая мысль, - неужели он привёз их сюда с собой»?

       Сергей отвинтил пробку и стал их наполнять. Налил он по половинке, так мы всегда поступали в институтском общежитии, когда начинали очередную выпивку.  Правда, тогда ни о каком виски мы не имели понятия и начинали всегда с портвейна, молдавского.

       «За тебя, за твоё посвящение, - Сергей поднял стакан, - сегодня оно будет утверждено окончательно».

       Я поднял свой, мы чокнулись и выпили. В животе у меня сразу зажгло. Я поставил стакан на место и пошевелил пальцами, как бы чего-то прося.

        «Виноват», - сказал он и достал из другого мешка нарезанный хлеб, две столовые ложки и банку кабачковой икры.

  Я уже ничему не удивлялся, взял хлеб и понюхал его.

Сергей извлёк оттуда же консервный нож и откупорил кабачковую икру. Я схватил ложку и намерился ею зачерпнуть побольше, но он остановил меня.

       «Сейчас по второй,  потом ты скажешь слово, тогда и будем закусывать», - он похлопал меня по плечу.

        Подняли по второй.

       «За тебя и за наших женщин», - произнёс я.

       «За меня ладно, а за женщин  рано», - Сергей снова чокнулся со мной, и мы выпили по второй.

       Тут уже я не утерпел и зачерпнул полную ложку икры. Чёрный хлеб с кабачковой икрой, что может быть слаще. Никакая осетровая, или кетовая икра не годятся в подмётки этому  натурпродукту. Сколько раз она насыщала наши желудки в голодные студенческие годы.

      «Наливай, почему темп замедлил»? - Тут уже я стал подгонять Сергея, почувствовав прилив, когда-то родного алкогольного адреналина.

       Выпили по третьей  - за любовь.

      «За настоящую любовь, -  уточнил Сергей, - ту, которая одна может именоваться этим словом. Это когда ты любишь другого больше, чем себя. И этот другой – обязательно женщина, потому что любая иная любовь  - к Родине, к апельсинам, к жизни, не имеет права так называться».

       «Мы придумаем для этих понятий другие слова, по ходу дела, - поддержал я его мысль, - выпивая сегодня,  мы не будем говорить: «Люблю пофилософствовать, порыбачить, и даже люблю поесть. Я  с тобой согласен, Любовь  с большой буквы – это только то чувство, которое возникает между мужчиной и женщиной, и никакое более. За него мы и выпьем».

      Мы выпили за любовь, стоя и до дна.

Дальше всё пошло быстрее, как на плёнке немого кино.

       После четвёртой Сергей сказал:

      «Я начну. И начну я с ревности, её редко кому удаётся избежать.

        Ревность….Нет более разрушительного чувства, чем это. Как жить с ним, когда постоянная тупая боль сдавливает виски, когда стучащие молоточки в мозгу отдают в самое сердце.  Когда вновь и вновь прокручиваешь в голове сцены близости её – твоей самой любимой и ненаглядной на свете, с другим: потным, грязным, неряшливым мужиком. Когда ты никак не можешь понять, как она  (единственная, неповторимая и проч…на свете), которую ты водил на балет, с которой  вместе слушал концерт симфонической музыки, и это было не раз и не два, а много раз, и это был стиль вашей жизни;  как она, которая восхищалась тобой, и ради которой ты готов был на всё, неожиданно уступила домоганиям слесаря сантехника, пришедшего починить ваш забившийся унитаз? И как потом она в самый патетический момент, нечаянно призналась тебе в этом?