«Надеюсь, ты найдёшь выход из этого положения, в которое нас так необдуманно завели астрофизики, - Сергей улыбнулся, - и сделаешь правильные выводы. Я знаю, ты до всего привык доходить своим умом,  и выводы твои, я думаю, будут пооригинальнее тех, которые  излагал за обеденным столом Митрофан  Егорович,  родной дядя Чехова.  В письме к учёному соседу Антон Павловича вывел его колоритной натурой».

       «Подкалывать будешь потом, - сказал я самоуверенно, - когда придёт понимание. Смотри, вон и Рыжик слушает меня с интересом, хотя наверняка по-русски не понимает ни слова».

       «Я понимаю, - сказал неожиданно мальчик, - и по-русски и по-немецки. Мой папа немец, он известный теннисист, а мама русская. Мы с ней путешествуем вдвоём. Она там, на нижней палубе, - он махнул рукой куда-то вниз, - а вы, дядя, интересно рассказываете. Продолжайте, я послушаю, а то мне скучно плыть в одиночестве».

       «Так и иди к своим немцам», - хотел сказать я,  но промолчал.

       «Продолжай, видишь, мальчик ждёт, - сказал, смеясь, Сергей, - может быть это наш будущий последователь. На чём ты остановился, кажется, на дядюшке Чехова»?

       «Когда кажется, надо креститься, - изрёк я плоскую сентенцию и продолжил, - не на дядюшке, а на втором начале термодинамики,  который гласит, что рост энтропии в замкнутой системе, без поступления в неё энергии извне, неизбежен. То есть хаос, сам по себе, всегда растёт, а процесс обратный, с его уменьшением, происходит как бы вынужденно, может быть даже с чьим-то участием или под присмотром. Для доказательства я приведу эксперимент, наглядный, как мне кажется.

       Возьмём герметичный ящик, разделённый пополам непроницаемой перегородкой,  и наполним его газом.  Одну половину  кислородом, другую – водородом, и поднимем перегородку.  Газы смешаются.  Потом, сколько бы раз мы не повторяли эту процедуру с подъёмом и опусканием перегородки, газы самопроизвольно первоначального положения уже не займут. Для этого надо совершить работу и немалую с привлечением энергии извне.  В этом суть второго начала, в неизбежном росте энтропии в замкнутой системе. И вроде спорить тут не с чем.

       Но есть другой эксперимент, мысленный, но оттого не менее наглядный, его придумал и описал французский математик Анри Пуанкаре. Он рассуждал так, если из комнаты удалить весь воздух, а в образовавшийся вакуум возвратить лишь одну молекулу, то она, двигаясь хаотично, в какой-то момент времени может оказаться в правом нижнем углу. Потом мы добавим к ней вторую молекулу, и они обе, двигаясь точно также хаотично,  могут тоже оказаться в правом нижнем углу.  Вероятность этого события будет уже  меньшей. Потом мы впустим весь воздух обратно в комнату, но и в этом случае ничто не запрещает всем молекулам газа собраться одновременно в правом нижнем углу. Правда, вероятность такого события будет неизмеримо малой. Пуанкаре её подсчитал. Получилось число, равное единице, делённой  на десять в десятой в сто двадцатой степени (10 в 10-й в 120-й).

       Когда-то, ещё работая на Севере, я пытался представить себе это число, оно выходило столь громадным, что не помещалось в нашей Вселенной.  Если ты не против, я попробую его представить  сейчас».

      «Валяй, - Сергей утвердительно кивнул головой, - нам с Рыжиком будет интересно, тем более я догадываюсь насколько это сложно, и мне любопытно, как ты выйдешь из положения».

      «Самое большое число, что-либо выражающее конкретно, - продолжил я, - это 10 в 80-й (десять в восьмидесятой) степени. Оно известно ещё из школьной астрономии – это количество атомов во Вселенной.  По сравнению с числом Пуанкаре оно совсем мизерное, или, наоборот, громадное, потому что число Пуанкаре выражает вероятность и находится в знаменателе, но это неважно.

Попробуем его записать. Двигаться будем поэтапно и начнём рассуждать так.  Число, равное - десять в десятой в шестой степени (10 в 10-й в 6-й) -  это будет десять в степени миллион, или единица с  миллионом последующих нулей. Если записать его в школьную тетрадь в клеточку и два нуля приравнять к одному сантиметру, то оно  вытянется на (50-т тыс. см.) пятьдесят тысяч сантиметров или на полкилометра. Число с двенадцатью нулями в степени займёт уже (500-т тыс. км.) пятьсот тысяч километров.

       Рассуждаем дальше, по-прежнему держа в голове, что  степень у нас со ста двадцатью нулями, то есть в десять раз больше. Переходим к следующему шагу, к степени с двадцатью четырьмя нулями. Тут мы вспомним, что световой год равен (10 в 12-й км.) десять в двенадцатой степени километров, тогда наше число уже вытянется на (500-т тыс.) пятьсот тысяч световых лет. Это пять наших галактик Млечный Путь. Вся наша Вселенная по современным данным от края до края занимает примерно (20-ть млрд.) двадцать миллиардов световых лет. То есть, в неё поместится число, записанное в одну строчку,  с (29-тью) двадцатью девятью нулями в степени. Дальше мы завернём это число обратно до другого конца Вселенной, и так, змейкой, летая туда-сюда-обратно, выберем всю плоскость видимого космоса. Число нулей в   степени  при этом ещё удвоится до (58-и) пятидесяти восьми. Потом мы начнём укладывать наше число слоями, заполняя весь объём Вселенной.  Количество нулей  в степени при этом  увеличится ещё в два раза и станет равным (116-ти) ста шестнадцати. Заполнив нашу Вселенную всю полностью  по объёму, останутся неиспользованными ещё четыре степени. То есть таких вселенных, как наша,  понадобится десять тысяч. В них мы и затолкаем все нули.

      Готово. Число Пуанкаре записано. Что оно может означать, я судить не берусь, но сколь бы мизерным оно не получилось, оно всё равно отлично от нуля, а значит, любое событие, даже самое невероятное, может в нашем мире произойти. Мало того, оно может повториться. Этому ничто не мешает. Ничтожность величины не даёт права её игнорировать».

       «Браво, Петя, ты молодец, - Сергей пожал мне руку, - здорово ты можешь рассуждать и выходить из положения.  Я ещё раз убедился, что  сделал правильный выбор. В нашей игре мы с тобой обязательно выиграем. Ты не против того, что жизнь это всего лишь игра, хотя порой и рисковая»?

       «Не против, но вернёмся к нашим баранам, - продолжил я, довольный похвалой Сергея, -  revenon a nos moutons (рёвёнон а но мутон), как говорят французы, и попробуем совместить эти два эксперимента. Ведь они только на первый взгляд противоречат друг другу, а на самом деле ничто не мешает после биллион сто первого подъёма перегородки, водороду и кислороду занять свои первоначальные места. Просто мы в своей жизни никогда с этим не сталкиваемся, потому что не живём так долго. Но что такое наша жизнь? Пустая и глупая шутка. Смеюсь.

      А если серьёзно, давай взглянем на небо, желательно в ясную летнюю ночь. Красота. Никакого хаоса. Такое впечатление, что не само это всё построилось, а кто-то руку приложил, да с умом, да ещё постарался. Но опять же, и с такими выводами спешить не будем. Мы помним, что сущности без надобности умножать не стоит. Может статься, что никто ничего не прилагал.

       Рассуждаем дальше…  С нулевых времён и до наших дней прошло уже тринадцать с половиной миллиардов лет, достаточное количество, чтобы энтропия натворила дел. И во многих местах она   выполнила свою задачу, но не  везде.  В целом она пока не в выигрыше. Ведь максимальный хаос был сразу после взрыва. Ему бы и оставаться таким до сих пор, но процесс пошёл по другому пути. Появилась стрела времени у Вселенной, острым концом  направленная на совершенство. Она  противостоит хаосу и поддерживает развитие. Будто есть у неё, у Вселенной, какая-то цель,  пока для нас неведомая.