Все здесь было таким дорогим и близким сердцу. И эта маленькая светлая комнатка в восточном крыле, в которой жили девичьи мечты, и старушка Снежная Королева под окном, и Поток Дриады, Охотничьи Угодья и Аллея Влюбленных… Как покинуть тысячу и одно заветное место, где царствуют воспоминания прошлых лет? Да сможет ли она быть счастливой в других местах?!

В то утро даже завтрак в Грин Гейблз представлял собой весьма унылое зрелище. Дэви, вероятно, первый раз в своей жизни не притронулся к каше и бессовестно ронял в нее слезы. Казалось, у всех пропал интерес к еде, за исключением, конечно, Доры, поглощавшей свою порцию с завидным аппетитом. Дора, подобно знаменитой Шарлотте – той самой «благоразумной» особе, которая продолжала резать хлеб и намазывать на него масло, когда тело ее безумного возлюбленного отправлялось в последний путь, – принадлежала к числу тех счастливых созданий, которые редко утрачивают вкус к жизни. Восьмилетнюю девочку почти невозможно было ничем «пронять». Да, она очень сожалеет, что Энни уезжает, но… это не причина для того, чтобы пренебрегать вкусными яйцами-пашот на поджаренных хлебцах! Еще чего!.. Увидев, что Дэви не торопится съесть их, девочка добровольно помогла ему с ними расправиться…

Точно в назначенный час, подъехала на дрожках раскрасневшаяся Диана, закутанная в плащ-дождевик. Настало время проститься. Миссис Линд вышла из своей комнаты, чтобы заключить Энни в объятия и напомнить ей еще раз, чтобы берегла здоровье несмотря ни на что.

Строгая Марилла с сухими глазами «клюнула» Энни в щеку и сказала, что надеется, что она сразу же напишет им, как только прибудет на место. Случайному наблюдателю могло бы показаться, что Мариллу мало занимает предстоящий отъезд Энни. Но если бы он заглянул ей в глаза…

Дора чмокнула отъезжающую в щеку и выдавила из себя две слезинки «по случаю». А Дэви, проплакавший на ступеньках крыльца все время после окончания завтрака, вообще отказался прощаться. Когда Энни направилась к нему, чтобы сказать прощальные слова, он вскочил на ноги и, стрелой взбежав вверх по лестнице, спрятался в чулане, где висела одежда, и не выходил оттуда. Его приглушенные рыдания были последними звуками, которые донеслись до Энни из Грин Гейблз, когда девушка покидала усадьбу.

Всю дорогу, пока они ехали, лил сильный дождь. Нужно было добраться до станции в Брайт Ривер, так как расписание «кукушки» из Кармоди не соответствовало графику движения пароходов. Чарли и Гильберт уже ждали на платформе, когда Диана с Энни прибыли на станцию. Машинист уже дал сигнал садиться, и Энни едва хватило времени, чтобы взять билет, сдать чемодан в багажное отделение, торопливо попрощаться с Дианой и вскочить в поезд. Ах, как бы ей хотелось вернуться в Эвонли обратно вместе с подругой! Она чувствовала, что умирает от тоски по дому. Хоть бы этот несчастный дождь перестал хлестать! Казалось, весь мир плачет по ушедшему лету и былым радостям. Даже присутствие Гильберта ее не утешало, ибо рядом вертелся Чарли Слоан, а слоанизм можно переносить только в хорошую погоду… В дождь же он совершенно невыносим!

Однако, когда пароход вошел в бухту Шарлотта-Тауна, все изменилось к лучшем. Дождь прекратился, и в просветы между облаками начали падать на землю и воду золотые солнечные лучи. Морские волны, серые при ином освещении, вдруг окрасились в медный цвет; солнце позолотило туманы, окутавшие красные берега острова, и все теперь в природе предвещало, что, наконец, установится хорошая погода. Кроме того, Чарли здорово мутило, и он вынужден был спуститься вниз, оставив Энни и Гильберта вдвоем на палубе.

«Я даже рада тому, что у всех Слоанов – морская болезнь. Стоит им только взглянуть на воду, как их уже мутит! – безжалостно думала Энни. – Каково было бы бросать прощальный взгляд на «родные берега», если бы Чарли стоял рядом и лез со всякой сентиментальной чепухой?!»

– Ну вот, нас уже там больше нет, – сказал Гильберт, и в голосе его отсутствовали сентиментальные нотки.

– Да, и я чувствую себя так же, как байроновский Чайльд Гарольд! Только перед нами вырастают отнюдь не родные берега, – грустно заметила Энни, смахивая слезу. – Нова Скотия, вот что это, я полагаю! Родные земли для нас те, которые мы любим больше всех. И для меня это добрый старый Остров Принца Эдуарда. Даже не верится, что я прожила на нем только часть своей жизни. Те одиннадцать лет, которые прошли в иных местах, кажутся мне теперь дурным сном. Семь лет назад я впервые взошла на борт судна – в тот вечер, когда миссис Спенсер везла меня из Хоуптауна. Вспоминаю себя в том ужасном полушерстяном платье и измятой матросской бескозырке, с восторженным любопытством обозревавшую палубу и каюты. В тот ясный день красные берега острова просто горели на солнце! И вот я снова пересекаю пролив, но уже при иных обстоятельствах… О, Гильберт, надеюсь, мне понравятся Редмонд и Кингспорт, хотя… я в этом не уверена!

– К чему вы клоните, Энни?

– Я словно погружаюсь в трясину одиночества, а от тоски по дому просто едет крыша!.. Три года я мечтала уехать в Редмонд; вот я, наконец, отправилась в путь, и… горю желанием вернуться обратно! Да, ладно!.. Стоит мне как следует выплакаться, и я снова стану эдаким веселым философом в юбке!.. И я это обязательно сделаю. Слезы найдут выход, как только я окажусь в комнате, которую сниму, и буду готовиться ко сну. И тогда Энни снова станет Энни!.. Но, пока я не найду дом, где остановлюсь – не пролью ни слезинки… Интересно, а Дэви уже вышел из чулана?..

В девять часов вечера поезд прибыл в Кингспорт, и они увидели полное народа бело-голубое здание станции.

Энни бы и вовсе растерялась, не схвати ее за руку Присцилла Грант, которая прибыла в Кингспорт еще в субботу.

– Ну, наконец-то, дорогая! – воскликнула она. – Полагаю, вы устали не меньше, чем я сама, когда в субботу вечером сюда приехала!

– Усталость? Не говорите мне о ней, Присцилла! Да, я устала и выгляжу как бледная немощь. Я чувствую себя, словно какая-нибудь деревенская девчонка лет десяти! Бога ради, помогите своей бедной, одичавшей подруге найти укромное местечко, чтобы они могла прийти там в себя!

– Отправимся прямо в дом, в котором будем снимать комнаты! Экипаж уже ждет нас снаружи.

– Какое счастье, что вы со мной, Присси! Если бы вас здесь не было, я, конечно, уселась бы на чемодан и залилась горючими слезами… Как это чудесно, видеть знакомое лицо в толпе чужих!

– Уж не Гильберт ли Блиф там, Энни? Как он повзрослел за последние годы! Когда я преподавала в Кармоди, он был еще школьником, юнцом безусым! Ну а это не кто иной, как Чарли Слоан, разумеется! А вот он не изменился! При всем желании не смог бы! Он выглядит точно так же, как в детстве, и таким же и останется, когда ему стукнет восемьдесят!.. Вот так, дорогая! А дома мы будем через двадцать минут!

– Дома!.. – вздохнула Энни. – Вы имеете в виду, что мы войдем в какой-то ужасный дом и в еще более ужасную комнату с видом на грязный задний двор, комнату, которая сдается внаем?

– Да это вовсе не ужасный дом, девочка моя!.. Кстати, а вот и наш кэб. Прыгайте в него, а извозчик позаботится о вашем чемодане… Да дом, где мы остановимся, хорош во всех отношениях! Вы и сами это увидите после того, как хорошенько отоспитесь, и ваши… синюшные щечки вновь приобретут розовый цвет. Этот большой, серый, каменный дом на Сейнт-Джон-стрит полон старинной мебели. Он выдержан в одном из лучших архитектурных стилей Редмонда. В нем некогда проживал один известный господин, однако особняки на Сейнт-Джон-стрит во многом уступают современным постройкам. Они такие огромные, что хозяева пускают жильцов просто ради того, чтобы заполнить пустое пространство. Поэтому, наши хозяйки заинтересованы в том, чтобы произвести на нас впечатление. Они очень деликатны, – это я, разумеется, о хозяйках!

– И сколько же их?

– Две. Мисс Ганна Гарвей и мисс Ада Гарвей. Они обе – близнецы, и им лет по пятьдесят.

– Судьба у меня такая – все время попадать на близнецов, – улыбнулась Энни. – Где бы я ни была, уж они всегда отыщутся…