Доктор Коровкин перевел взгляд на Брунгильду – ее щеки медленно заливал болезненный румянец стыда. После бурной сцены в театре девушка явно ощущала упадок сил.

– Итак? – Клим Кириллович сделал еще шаг вперед. – Я жду?

– Шутка. Всего лишь шутка, – холодно вскинул глаза вновь отступивший Шлегер. – Максим вам наверняка все рассказал, а я готов подтвердить. И господа Апышко и Золлоев тоже.

– Но как вы посмели так дурно шутить? – возмутился Клим Кириллович. – Зачем?

– Если вы настаиваете, я объясню. Выйдя от Стасова, мы вчетвером отправились сюда поужинать. Были взволнованы встречей с профессором Муромцевым: фактически все остались с носом. А в таком состоянии Бахус сильней бьет по голове... Выпили немного лишнего. И получилось все само собой... Максим похвалялся своей гениальностью, а мы над ним посмеивались, задирали его... Его артистический талант способен пробуждать чувства у экзальтированных поклонниц: восторги, восхищение, любовь, страсть... А вот можно ли театральными средствами внушить настоящее чувство: сострадания, сочувствия?.. И не фанатичным обожательницам, не чокнутым театралкам, а девушке строгой, приличной, безупречной?.. Имя вашей прекрасной спутницы все время вертелось у нас на языке – она нас всех очаровала, пленила своей красотой. – Шлегер саркастически поклонился в сторону притихшей Брунгильды.

– Мы с господином Золлоевым ушли раньше. Я до сегодняшнего дня и не предполагал, что шутка зайдет так далеко. – Апышко виновато переводил глаза с Брунгильды на Муру.

– А мы с Максимом на ее персоне и остановились: очень уж надменная барышня, смотрела на нас у Стасова свысока, как на гадов каких...

– Она была права! – пискнула Мура со своего стула.

Шлегер не повел и ухом.

– Надменность даже очень состоятельным барышням не к лицу, не то что худородным консерваторкам в фильдеперсовых чулочках... – нагло закончил Шлегер. – Что вас интересует еще? Сценарий? Мы его сочинили вместе. Впрочем, готов принести извинения за эту нетрезвую шутку.

– Вы оскорбили порядочную девушку! Вы довели уважаемого профессора Муромцева до сердечного приступа! – Доктор с негодованием смотрел на Шлегера. – Вы и ваши сообщники!

– Ничего, поправится, – ухмыльнулся Шлегер. – И ему поделом досталось. Он, видите ли, не знает, как можно сделать сверхпрочное и сверхлегкое стекло! Даже мне известно, что в Петербургском университете его коллега Фаворский ведет работы в этом направлении.

– А мне так нравился «Хрустальный Петербург». Такой чудесный проект! Я вам так верила! – с горестным упреком воскликнула Мура.

– Что касается сообщников, то их не было. – Шлегер беспомощно оглянулся на юную барышню и пожал плечами.

– А Варвара, заманившая девушку в вашу ловушку? – с жаром воскликнул доктор, успевший многое узнать, пока вместе с барышнями и Иллионским мчался в коляске из театра в ресторан.

– Моя знакомая, которую попросил об услуге. Очень ей хотелось с аристократами пообщаться, – засмеялся Шлегер. – Она вам расскажет много интересного о князе Бельском, не сомневайтесь...

– А сторож аптеки? А госпожа Норфельдт? – не отступал доктор Коровкин, чувствуя необычный азарт.

– Дора Захаровна – моя хорошая приятельница, деловая женщина, эмансипэ, – с гордостью ответил Шлегер, – она глупостями не занимается. А сторожа своего попросила вечерком присмотреть за княжной по моей просьбе. Они в игре, по сути, не участвовали.

– А квартира, кто предоставил квартиру для вашего гнусного замысла?

И так как Шлегер молчал, заговорил Апышко:

– Как я понял, речь идет о доме Сукалевых, напротив дамской аптеки. После смерти владельца наследники второй год судятся, а дом пустует: ни сдать, ни продать... Наверняка у общительного господина Шлегера нашлись средства, чтобы подкупить дворника...

Шлегер злобно сверкнул глазками в сторону невозмутимого Апышко.

– Правильно папа говорил, – неожиданно заявила Мура, – вы, господин Шлегер, мошенник!

– Вот как? Он такое говорил? – холодно произнес Шлегер. – Ну и пусть. Вреда от нашей шутки особого нет... И заметьте, княжну Бельскую никто не удерживал взаперти и никто не мучил – она сама спокойно вышла из дома.

– Но вы требовали за нее выкуп! – гневно вскричал доктор. – Записка сохранилась, вашу руку определит графологическая экспертиза.

– Выкуп? – удивился Шлегер. – Я не так глуп, чтобы оставлять следы, по которым ищейки могут на меня выйти. Рука не моя.

Все перевели взгляд на засопевшего Иллионского.

– Простите, Христа ради, – опустился он на колени перед молчаливой Брунгильдой, – страсть к игре зашла слишком далеко. Ничего не могу с собой поделать. Вспомните о милосердии к творческой личности... Я увлекся... Я подумал, а вдруг удастся таким образом добыть денег на быстрорастворимые костюмы. Они такие дорогие... – проскулил актер. – А потом испугался. – Голова великого трагика поникла...

Шлегер, выразительно поглядев на пристыженного актера, постучал пальцем себе по виску.

Брунгильда безмолвствовала. Клим Кириллович слушал признания двух авантюристов с брезгливым выражением лица. Мура тихо всхлипывала.

– Вы – самая грациозная горная козочка, – неожиданно подал голос ротмистр и, налив шампанского в бокал, протянул утомленной блондинке. – Успокойтесь. Мы отомстим негодяю. Какую смерть для него вы выбираете? – хохотнул горный орел.

Брунгильда предложенный бокал не приняла.

– Нет-нет, только без мести, пожалуйста. – Арсений Апышко заходил из угла в угол. – Ситуация неприятная. Вы, господин Иллионский, поставили всех нас в дурацкое положение. Если дело получит огласку, я могу потерпеть убытки. Да и вы, господин Шлегер, тоже. Так что давайте все вместе встанем для начала на колени перед мадемуазель Муромцевой, потому что косвенно мы все виноваты перед ней.

– Господин Апышко, – растроганная Мура испытывала признательность к этому человеку, еще у Стасова показавшемуся ей весьма достойным, – присылайте ваш агрегат для блинов – я уговорю папу помочь вам.

– Благодарю вас, мадемуазель, – поклонился ей на ходу Апышко, – но где эта проклятая записка с просьбой о выкупе?

– Дома, у папы, – поспешно ответила Мура.

– А полиция, полиция о ней знает? – В вопросе хлеботорговца промелькнула робкая надежда.

– Не знает, наверное, если за время моего отсутствия ничего не изменилось.

– Очень хорошо, очень, – потер руки Апышко, – есть свет в конце тоннеля. Слушайте меня Внимательно, господа. Если вы не хотите неприятностей, то предлагаю возместить профессору Муромцеву моральный ущерб. Какую цену назначил этот лицедей?

– Десять тысяч, – прошептала Мура, не сводя глаз с представителя торгового дома «Апышко и сыновья». – Очень много.

– Да уж, батенька, аппетиты у вас не слабые, – крякнул с досадой Апышко в сторону переминающегося с ноги на ногу актера.

– Слишком высокая цена за идиотизм этого Лира, – возразил Шлегер. – Мы и так несем большие убытки, а впереди осуществление дорогостоящего проекта к юбилею столицы!

– Господин Шлегер, вы бы лучше подумали, чем вы лично можете искупить свою вину перед Брунтильдой Николаевной. Я понимаю так: вы действовали не под влиянием творческого порыва, а весьма расчетливо и жестоко, – нахмурился Апышко Шлегер с холодной усмешкой в глазах уставился на несчастную Брунгильду:

– Надеюсь, барышня нас простит – огласка не в ее интересах.

Брунгильда неторопливо, не сводя со Шлегера ненавидящих глаз, поднялась, величественно и торжественно ступила в его сторону и резко взмахнула пузатым ридикюльчиком.

Только хорошая реакция спасла коммерсанта от справедливого возмездия, он успел увернуться, и ридикюльчик, скользнув по его уху, с грохотом упал на пол, внутри него что-то жалобно звякнуло. И на глазах изумленных свидетелей несостоявшегося убийства ридикюльчик осел и принял форму простой дамской сумочки. Какое-то мгновение Клим Кириллович, еще минуту назад готовый и сам наброситься на наглого коммерсанта, вызвать его на дуэль, переводил глаза с одного участника неожиданного столкновения на другого, но, судя по всему, ни один из них не нуждался в срочной медицинской помощи. Брунгильда Николаевна удовлетворенно опустилась на стул, ее глаза горели нескрываемым торжеством, Шлегер, раздувая ноздри, потирал покрасневшее ухо. Остальные свидетели сцены молчали, затаив дыхание.