– Вы видели?.. – обернулась к доктору Мура и, встретив его предупредительный взгляд, поняла, что сейчас выдаст себя, и тут же поправилась:
– Вы встречались сегодня с господином Вирховым?
– Да, я видел его, – продолжил доктор, отчетливо и медленно выделяя каждое слово, – хуже всего, что среди подозреваемых в этом убийстве есть и еще один ваш знакомец.
– Не понял, – нахмурился профессор, – вы хотите сказать, что сегодня убит тот самый бледный юноша, который присутствовал при разговоре с инициаторами проектов?
– Да, папа, тот самый, он еще поцеловал ботик Брунгильды, помнишь? – Голос Муры звучал подавленно.
Елизавета Викентьевна прерывисто вздохнула, притянула Муру еще ближе к себе, поднесла платочек к глазам:
– Мне жаль его мать.
– Он сирота. Карл Иваныч вызвал его родственника, Кайдалова. – Клим Кириллович многозначительно смотрел на профессора
– Неужели он и есть убийца? – спросил пораженный профессор.
– Нет, Николай Николаевич, – возразил доктор, – следователь подозревает другого человека. По фамилии Шлегер.
– Что? – вскочил профессор и заходил из угла в угол. – Не может быть! Не может быть!
– А как же «Хрустальный Петербург»? – Губы Муры дрогнули от огорчения
– Мне так понравился его проект!
Профессор остановился и воззрился на дочь, заложив руки за спину и раздувая ноздри:
– А не говорил ли я вам, милые мои, о том, что этот самый Шлегер – мошенник? Нюх мой меня не подвел Но он оказался еще хуже! Неужели он дошел до убийства?
– А зачем ему надо было убивать господина Тугарина? – спросила дерзко Мура, не обращая внимания на гнев отца.
– Откуда я знаю! – выкрикнул профессор. – Следователю виднее, кого подозревать. Да, дело плохо. Брунгильда пропала. Апышко впутан в дело об убийстве женщины в ресторане. Тугарин убит. Шлегер подозревается в убийстве. Ну и компания собралась у господина Стасова!
– Надо сообщить в полицию, Николай Николаевич! – снова взмолилась Елизавета Викентьевна. – Я схожу с ума от неизвестности и тревоги!
– Подожди, дорогая, – остановил ее жестом профессор, – от обращения в полицию известности не прибавится. Надо все хорошенько обдумать. Что вы скажете обо всем этом, доктор?
– Следователь непременно будет опрашивать всех, кто встречался с господином Тугариным в последние дни. Я не сказал еще одного: когда послали за Шлегером, оказалось, что он находится в Твери.
– А почему же его тогда подозревают? – с недоумением приподняла черные брови Мура
– Он приходил в дом, где жил Тугарин, причем незадолго до убийства.
– Приходил к Глебу Тугарину? – в растерянности уставилась девушка на доктора.
– Да нет же, – досадливо уточнил доктор, – к своей пассии, проживающей в другой квартире.
– Странно, – заметила Мура, – что они оказались в одном доме – и убитый юноша, и пассия господина Шлегера.
– Ничего странного, – прервал размышления дочери профессор, – простое совпадение. И с Тверью нет никаких тайн. Скрывает от сотрудников порочную связь. Обычное дело.
– Николай Николаевич, надо сообщить в полицию об исчезновении Брунгильды, – напомнила о себе Елизавета Викентьевна.
– Мы это и обсуждаем, – раздраженно ответил профессор, – а ты нам только мешаешь.
– Вот я и говорю, – продолжил доктор, – Вирхов будет допрашивать не только Кайдалова, Шлегера, Апышко, полковника Золлоева и актера Иллионского-Третьего, но, возможно, и вас. Вы же встречались с покойным в последние дни.
– Но мы не обменялись с ним ни одним словом! – веско бросил профессор.
– Но если господин Кайдалов видел, что убитый юноша поцеловал ботик Брунгильды... – начала Мура.
– Брунгильда не виновата! – вспылил профессор. – Мало ли дураков всгречается на пути красивой девушки!
– Да я не об этом, папочка, – вкрадчиво продолжила Мура, – а о том, что следователь захочет допросить Брунгильду...
– Пусть допрашивает, – не унимался профессор, – ей нечего скрывать.
– Наконец-то полиция займется исчезновением Брунгильды, – обрадовалась Елизавета Викентьевна.
– Да... – поник профессор и вновь рухнул в кресло, обхватив массивную голову обеими руками, – замкнутый круг.
– Придется объяснять, почему мы сразу не сообщили, – продолжила уныло Мура, – что весьма подозрительно.
– Особенно трудно будет мне, – убежденно признал доктор, – я видел Карла Иваныча, слушал его рассказ о преступлении и о фигурантах этого дела, сыщик мне доверял, как другу, а я... Я не сказал ему ничего о том, что господин Тугарин и господин Шлегер – известные мне личности.
– Это-то поправимо, – заявил очнувшийся профессор, – мы же могли и не говорить вам о визите к Стасову, где эти типы вываливали на наши головы свои шизофренические идеи.
– Кроме нас, есть еще и Глаша, – враждебно взглянула на упрямого мужа измученная мать, – ее тоже могут допросить. Она могла что-то слышать, когда подавала на стол. У нас в квартире есть подарки Брунгильде от этих людей. И, между прочим, от покойного Глеба Тугарина тоже.
– Подарки можно уничтожить! Выкинуть в помойку! – упорствовал профессор. – А Глашу научим говорить правильно.
– Научить-то ее можно, – согласился доктор, – но искусство дознавателя включает такие изощренные методы, что бедная девушка запутается и выдаст себя и нас всех. Нехорошо еще и потому, что косвенно мы будем препятствовать следствию. Не забудьте, у Карла Иваныча за два дня есть два трупа и оба связаны с именами ваших знакомцев.
– Дело темное, – уныло опустил голову профессор и стыдливо, шепотом сознался:
– Мне очень не хочется, чтобы имя Брунгильды и мое попали в газеты, особенно в бульварные.
Невероятная, ужасная мысль: «А вдруг их старшая дочь, утонченная благовоспитанная красавица – простая сожительница какого-нибудь безответственного Казаковы» не оставляла профессора ни на минуту. И как можно сообщать полиции, если эта так называемая пропавшая дочь, бесследно исчезнувшая добропорядочная девушка – возможная содержанка какого-нибудь хлыща-аристократа? Стать посмешищем всего Петербурга!
Елизавета Викентьевна хмуро смотрела на растерянного супруга.
– Господин Вирхов рассердится, если мы уничтожим подарки Брунгильды, – поделилась своими соображениями и Мура. – Благодаря этим запискам, визиткам, может быть, удастся выяснить что-то важное для следствия.
– А не сказать ли, что мы и не праздновали дня рождения Брунгильды? – вдруг воодушевился профессор. – По-моему, очень хорошая идея. И Глаше не в чем будет путаться. И доктор не приезжал, никаких рассказов о безумных проектах и их авторах не слышал, и подарков не было.
– Придется выбросить и наш с тетушкой Полиной подарок, – огорченно заметил доктор.
– Ваш подарок, Клим Кириллович, выбросить не удастся, – успокоила его Мура. – Его здесь нет.
– Где же он? – вытаращился профессор.
– Папа, ты невнимательный! – мягко укорила отца дочь. – Брунгильда обещала, что она не будет расставаться с подарком Клима Кирилловича! Она взяла зеркальце с собой. И ридикюльчик, который я ей подарила.
– Ладно, – махнул рукой профессор, – посмотрим на содержательную сторону. Браслет, бинокль, духи, шкатулка с жемчужиной. Торт, по счастью, мы съели. Или по несчастью, – язвительно добавил он. – Ничего полезного для следствия в этих подарках нет. Теперь о записках: какая в них полезная информация? Насколько я запомнил их содержание – бред! Полицки они не нужны.
Клим Кириллович понуро молчал. Он одним словом мог разрушить все логические построения своего уважаемого учителя: Вирхов уже знал и о дне рождения Брунгильды, и о торте Апышко, и даже о том, где и как познакомились Николай Николаевич и Апышко. И знал со слов самого Клима Кирилловича еще вчера утром он рассказал следователю о хулиганском звонке!
Признание готово было сорваться с его уст, но ему помешал вопль Елизаветы Викентьевны. Она вскочила с дивана и бросилась к профессору:
– Твоя репутация тебе дороже моей дочери! Ты боишься газетчиков, а моя девочка в опасности! Она жива, я чувствую это! Ты несешь чушь! А ее нужно спасать!
