– Кроме того, – вдруг спохватился разгневанный отец, взглянув на притихшую Муру, – подобные разговоры не для девичьих ушей.
Оставив жену и младшую дочь в гостиной ожидать весточки от Брунгильды по телефону и с остывающими надеждами прислушиваться – не раздастся ли в прихожей звук электрического звонка, профессор увел доктора в свои владения...
Наконец-то ученый муж смог дать волю своим подозрениям. В несчастные случаи он не верил, считал их женскими домыслами. Конечно, говорил он своему доверенному другу, Брунгильда – девушка строгих правил. И вряд ли легкомысленно приняла чье-либо предложение провести вечер вне дома, не поставив в известность родителей. Нет ли чего хуже глупой романтической страсти? Не переняла ли она повадки артистической среды, в которой ей, как музыкантше, невольно приходиться вращаться? Не устремилась ли она в объятия ловкого богатого соблазнителя?
И профессор почти шепотом рассказал Климу Кирилловичу о ротмистре Заурбеке Золлоеве, грозном дагестанском орле, служившем в Великокняжеском конвое, и сокрушенно спрашивал – не принято ли до сих пор там, у горцев, похищать понравившихся девушек?
Доктор сомневался. Ротмистр служит в Петербурге, и такая национальная экзотика повредила бы его военной карьере. Нет, вряд ли полковник Золлоев, пусть и потрясенный красотой Брунгильды, решился бы на подобный отчаянный шаг, старательно успокаивал Клим Кириллович своего собеседника.
Оба говорили тихо, как заговорщики, и все время косились на дверь – не услышат ли женщины? Успокаивая профессора, доктор испытывал некую неловкость: если бы он, Клим Кириллович, решился в свое время попросить руки Брунгильды Николаевны, то, возможно, не произошло бы и сегодняшней беды. Не сочтет ли несчастный отец виновным его, столько лет томившего девушку? Конечно же, она мечтала и о счастливом браке, и о собственной семье, собственном доме. Может быть, она потеряла надежду стать женой доктора Коровкина? Или думает, что перешла в разряд старых дев? За ее спокойным и невозмутимым обликом трудно разглядеть подлинные ее чувства и мысли. Отчаявшаяся девушка вполне могла ответить на какую-нибудь пламенную страсть. Хотя бы и на страсть ротмистра Золлоева. Да, она видела его лишь однажды. Но эффектная южная внешность, яркий мундир, зычный голос, горящий орлиный взгляд! Профессор сам признался, что полковник не сводил глаз с его старшей дочери! Глазами можно многое сказать друг другу! Об этом написано множество романов, будь они неладны!..
Николай Николаевич выглянул из кабинета и велел Муре срочно принести все подарки, полученные вчера Брунгильдой через посыльных, а также записки. Он хотел, чтобы доктор взглянул на них: не заметит ли он что-то, ускользнувшее от профессорского ока? Необходим научный подход, требуется рассмотреть всю информацию. Да, дети гор похищают себе невест! Но возможно, Брунгильду украл кто-то другой: Раймонд Шлегер или Арсений Апышко или даже этот дурак Иллионский-Третий? – Зачем?
На этот недоуменный вопрос Клима Кирилловича профессор дал два варианта ответа. Во-первых, любовный мотив: гости Стасова довольно бесцеремонно таращились на его дочь, а что он, Муромцев, о них знает? Постоянные поклонники Брунгильды на опрометчивые поступки не способны. Тут Клим Кириллович густо покраснел. Не замечая смущения доктора, Николай Николаевич продолжал рассуждать о том, что любой из гостей Стасова мог увлечь впечатлительную девушку своим краснобайством и привлекательной внешностью. Во-вторых, профессор не исключал и другую версию: обольститель удерживает неопытную девушку, которая и не подозревает, что является орудием шантажа, с целью втянуть его, Николая Николаевича Муромцева, в какой-нибудь из безумных планов, лелеемых этими господами.
Последнее предположение ученого-химика вызвало в памяти Клима Кирилловича беседу с Вирховым, следователь мыслил в том же направлении, странный вечерний звонок вполне мог быть местью со стороны одного из прожектеров, раздосадованного отказом профессора. Что бы сказал Вирхов, если бы узнал об исчезновении Брунгильды? Остановился бы на версии о шантаже? Но будоражить и без того возбужденного, опасавшегося всякого вмешательства официальных органов, профессора своими соображениями доктор не захотел.
Вдвоем они еще раз перебрали все записки и подарки, особо обращая внимание на те, что пришли от новоиспеченных знакомцев.
Безусловно профессор отмел только дарителя черной жемчужины: вряд ли Брунгильде мог понравиться несолидный мальчишка, шут, облизывающий ее ботик. Да и никаких планов, способных поразить жителей столицы, он не предлагал.
При виде записки Арсения Алышко Клим Кириллович похолодел. Пушкинская цитата перестала выглядеть безобидным дурновкусием: «Я утром должен быть уверен, что с вами днем увижусь я...» А что если пылкий хлеботорговец заманил девушку под благовидным предлогом в ресторан Порфирия Филимоновича? И убитая там сегодня женщина и есть бедная Брунгильда?
Извинившись перед профессором, побледневший Клим Кириллович бросился к телефону: звонить Вирхову в участок. Но телефонной барышне соединить его со следователем не удалось: там никто не подходил к аппарату. Следовало дождаться утра. Тревожить мало чем обоснованными подозрениями измученных Муромцевых доктор пока не стал, мужественно решив мучиться страшной неизвестностью в одиночку.
Расстроенный доктор вернулся в кабинет, где они наедине с профессором еще долго ломали голову над тем, что же могло произойти с Брунгильдой и что делать дальше. Клим Кириллович начинал склоняться к мысли, что Елизавета Викентьевна права и следовало сразу же обратиться в полицию. Но убежденность профессора, что поднимать скандал на весь город не стоит, а надо повременить хотя бы еще день – дождаться, не объявятся ли похитители или сама девушка, заставили его снова уступить авторитету своего старого учителя.
От обессиленных многочасовым и безрезультатным ожиданием Муромцевых доктор Коровкин уходил около полуночи.
Он уже спускался по лестнице муромцевского дома, когда услышал звук открывающейся двери и взволнованный зов Глаши. Он вздрогнул, остановился и с надеждой посмотрел вверх..
В руках подбежавшая горничная держала щетку, девушка утверждала, что пальто доктора на плече измазано известкой.
Глаша стирала несуществующую грязь и быстро шептала: «Завтра, в 12, в Румянцевском сквере. Мария Николаевна просили. И это – секрет»...
Возвращаясь к себе на Большую Вельможную, он сердился на Муру: какие могут быть секреты от родителей в такой сложной ситуации? Что она хочет скрыть от близких?
Дома он, как и ожидал, несмотря на поздний час подвергся моральному нападению обеспокоенной Полины Тихоновны: его мудрая тетушка не одобрила отказ профессора обратиться в полицию. Она хотя и осторожно, щадя племянника, но высказала опасения, что Брунгильда могла стать очередной жертвой неуловимого Рафика.
Доктор провел бессонную ночь. Он вспоминал спокойную, безмятежную Брунгильду в кругу любящей семьи, он вспоминал стройную тоненькую девушку в минуты наивысшего ее торжества: на сцене, около только что умолкшего рояля, горделиво принимающую заслуженные овации восхищенной публики; он видел мысленно голубые глаза, тасково устремленные на него из-под длинных шелковистых ресниц. Он рисовал себе страшные картины хрупкую девушку, отчаянно сопротивлиющуюся сладострастным объятиям пламенного горца, Брунгильду, в нежной истоме опускающую свою прелестную головку на обнаженную грудь похотливо улыбающегося господина с седоватой бородкой. И, наконец, самое ужасное: ресторан Порфирия Филимоновича и на полу, в окружении перепуганных официантов, бездыханная бледная Брунгильда со слипшимися от крови золотистыми прядями волос...
Утром Клим Кириллович первым делом телефонировал Муромцевым. Брунгильда не пришла. Потом он попробовал связаться с Вирховым Но безрезультатно. Телефонная барышня монотонно отвечала ему неизменное: «Подождите, занято». Его охватил приступ гнева, он хотел разбить противный глухой ящик, раскричаться. Неизвестность мучил а его.
