Тогда я вышла в центр комнаты и, перебив обвинителя, спросила: «У кого-нибудь из присутствующих что-нибудь болит?» В наступившей тишине отозвалась одна из гостей, пожаловавшись на нестерпимую головную боль. Я подошла к ней и за руку привела в свой кабинет. Через десять минут она вернулась без головной боли. Все встали со своих мест и пришли выяснять, что произошло.
В присутствии членов нашего профкома комиссия разобралась во всех фактах. Названо было справедливым лишь одно обвинение — в семейственности. Я, как заместитель главного врача, на самом деле оказалась женой парторга. Муж ужасно обиделся, я просто заболела, пропустив лечение своих больных и самого важного пациента.
Вернувшись домой, я прочла в «Медицинской газете» объявления о конкурсах. Институту неврологии Академии медицинских наук требовался младший научный сотрудник. Я написала заявление на имя директора Института неврологии АМН СССР академика Н.А.Коновалова с просьбой допустить меня до конкурса, вместе с копией диплома положила его в конверт и отнесла на почту.
Главный врач избежал инфаркта, но потребовал от комиссии извинения и благодарности за хорошую работу группе врачей во главе с нами, что было выполнено райздравом.
Через месяц на домашний адрес пришло официальное приглашение явиться на собеседование в Институт неврологии. Мы с мужем поехали туда вместе.
Директор института, академик Н.А.Коновалов, и его заместитель, профессор Е.В.Шмидт, приняли нас с недоверием, спросив, почему я, врач медсанчасти, вздумала заниматься наукой? В ответ, взяв с их стола карандаш и бумагу, я начертила графики токов и кратко рассказала все, что о них знаю. Оба удивились (аппарат Бернара у них был, но стоял без дела) и приняли меня в качестве врача на ставку, вдвое меньшую, чем в «ящике».
Мы с мужем согласились, тем более что он прошел по конкурсу на должность заведующего отделением в клинике госпитальной терапии 1-го Московского медицинского института имени И.М.Сеченова.
Все изменилось по русской пословице «не было бы счастья, да несчастье помогло». Из-за злобы и зависти недоброжелателей нам открылась дорога в большую медицину, а также и дальнейший переезд из подмосковного города в столицу.
ВОСТОК - ДЕЛО ТОНКОЕ
Мягко оторвавшись от земли аэропорта Шереметьево, комфортабельный авиалайнер стал набирать высоту. Он направлялся к южной границе нашей Родины, к стыку Европы и Азии, выходя на маршрут Москва — Тегеран — Карачи — Коломбо.
Знакомых среди людей, наполнявших салон, у нас не было. В августе 1973 года мы с мужем летели в чужую страну не отдыхать и развлекаться, а тяжело и напряженно работать в советской больнице Тегерана по контракту на два года без права на отпуск.
В Иране богатейшие запасы нефти принадлежали олигархам, основное население было бедным и безграмотным. Небольшой процент детей мог посещать школы, национальных кадров врачей катастрофически не хватало.
Правитель Ирана Шахиншах Реза Пехлеви (правил в 1941—1979 гг.) вынужден был приглашать иностранных специалистов, в числе которых оказались и мы с мужем. Горстке наших врачей, работавших в Тегеране, предстояло быть лицом советской медицины, неизвестной капиталистическому миру, и победить в конкуренции с иностранными коллегами.
Земли из иллюминатора видно не было. Под нами простиралось необозримое пространство ослепительно белых облаков. Ваня спокойно спал в кресле рядом со мной. Я уснуть не могла. Уже в который раз наша налаженная жизнь в корне менялась.
Мужу, вступившему в партию в разгар жарких боев 1942 года и постоянно с тех пор выполнявшему какую-то общественную работу, было дано партийное поручение — командировка в Иран. Отказаться было невозможно, несмотря на то что он работал над докторской диссертацией, а я была старшим научным сотрудником в Институте хирургии АМН СССР имени А.В.Вишневского и руководила отделением физических методов лечения. Отпустить мужа в командировку одного было нельзя, так как шах считал, что мужчине без жены жить не только аморально, но и вообще нельзя. Пришлось ехать мужу как заведующему отделением, а мне — как врачу-невропатологу.
Сидя в самолете рядом со спящим мужем, я не могла преодолеть тревогу и какую-то душевную панику. В самом деле, поездка таила в себе опасность. Убили же персы в свое время Грибоедова в том самом месте, куда мы направляемся. Всеми силами подавляя тоску и слезы, я спрашивала себя: зачем оставила на два года стариков-родителей и детей?
Однако живут они на соседних улицах и могут помогать друг другу. Старшая дочь первый год работает после окончания университета. Младшая поступила в вуз. Имелась еще третья «девочка», Азочка, — восточноевропейская, хорошо обученная собачьим наукам овчарка. Она в обиду не даст и порядок поддержит, потому что утром надо вовремя
встать, а вечером вовремя быть дома, чтобы с ней гулять. При этом постоянно варить суп и не только кормить ее, но и нормально питаться самим.
За четыре часа полета я справилась со своими переживаниями и проблемами. Самолет, развернувшись над горами, в чаше которых лежал Тегеран на высоте двух тысяч метров над уровнем моря, приземлился на аэродроме столицы Ирана.
Из распахнутой стюардессой двери самолета потянуло жаром, как из духовки. Спустившись по трапу, мы получили ощущение, что стоим на раскаленной сковороде. Над зданием аэропорта светилась надпись с цифрами: 44 °С. Наступила ночь. По улицам, вдоль которых нас везли, шла масса людей. Было светло как днем из-за огромного количества иллюминации, размещенной как на стенах домов, так и на причудливых растяжках.
Советская территория, на которой располагались больница и жилой дом, находилась недалеко от центра города. Ее ограждал высокий бетонный забор с запертыми воротами проходной. Окружающее территорию пространство заполняли люди, лежащие прямо на асфальте среди разного вида транспортных средств: автомобилей, мотоциклов, велосипедов, а также верблюдов, лошадок и ослов.
Шофер, иранец, на ломаном русском языке с гордостью объяснил нам, что эти люди, приехавшие с вечера, наши завтрашние пациенты. Не позволив нести самим свои сумки, с помощью привратника он проводил нас на шестой этаж дома в двухкомнатную квартиру, оборудованную как гостиница.
В шесть часов утра нас разбудил мощный топот толпы людей, бегущих в регистратуру за талонами к врачу.
Три дня я работала вместе с предшественницей, уезжающей на Родину, перенимая у нее своеобразный опыт и знакомясь с коллегами и местными порядками. Под мою ответственность переходили несколько стационарных неврологических больных и огромный поликлинический прием. Свою работу я обязана была закончить ровно в два часа дня, так как сверхурочное время по договору было запрещено. Мне полагалось два суточных дежурства в месяц по больнице и через день дежурство на дому. В свободный день мы с мужем обычно отправлялись знакомиться с городом.
Центральные улицы украшали магазины с умопомрачительной роскошью витрин. На центральных магистралях высились современные громады банков. Пышной зелени было много, но она зависела от полива. Арыки между проезжей частью и тротуаром по расписанию наполнялись водой. На многих площадях сверкали голубизной декоративные бассейны.
В первое время службы от неимоверной разноязычности пациентов — иранский язык фарси, армянский, азербайджанский, турецкий, курдский, английский, реже французский и немецкий — и напряженного ритма работы, казалось, лопнет моя голова. Две толковые переводчицы, потомки эмигрировавших во время нашей революции белогвардейцев, доброжелательно мне помогали.
Как правило, больного человека сопровождали родственники. Иногда они располагались табором сидя, занимая все пространство пола просторного кабинета. Первым вопросом к посетителям был: «Кто больной?» Я старалась освоить персидский язык и с помощью переводчиц запоминала фразы целиком. Если этот вопрос задавала я, то сразу получала одобрение присутствующих.
