О награждении я расскажу тебе словами нашего комдива полковника Якова Григорьевича Крейзера: “30 июня 1941 года, выполняя приказ командующего войсками Западного фронта, дивизия совершила статридцатикилометровый форсированный марш и вышла к Борисову, чтобы занять оборону по восточному берегу Березины.

Замысел врага форсировать Березину на широком фронте был сорван. За три дня боев в районе Борисова врагу был нанесен немалый урон в живой силе и технике. Мы захватили первых пленных. Применяя тактику подвижной обороны, части 1-й Мотострелковой дивизии сдерживали натиск врага. Особенно ожесточенные бои шли за город Толочин. Когда гитлеровцы овладели Толочином, было принято решение ударом сходу выбить их из города.

На другой день началась атака. Вдоль шоссе Минск — Москва наносил удар 12-й танковый полк, с севера 175-й мотострелковый (где я служил), а с юга 6-й мотострелковый. Наш натиск был неожиданным для противника. В результате короткого ожесточенного боя мы вышибли фашистов из Толочина. Дивизия в течение суток удерживала город и этим оказала помощь второму эшелону войск 20-й армии, создавшему оборону на восточном берегу Днепра. За образцовое выполнение боевых заданий и проявленные при этом доблесть и мужество свыше трехсот бойцов и командиров были награждены орденами и медалями”

Наше соединение, — продолжал Ваня, — одним из первых в войну стало гвардейским. А командиру дивизии полковнику Якову Григорьевичу Крейзеру было присвоено высокое звание Героя Советского Союза.

В середине июля 1941 года, ведя непрерывные ожесточенные бои, наша дивизия оказалась в полном вражеском окружении. Комдив Крейзер был ранен и отправлен в Москву. Каждый полк самостоятельно стал прорываться из окружения. Были ли предатели? Да, были! С поднятыми руками они шли к немецким позициям. В спину мы им не стреляли. Все были в шоке. Я оставался среди тех, которые всеми силами пробивались к своим. Шли ночами, питались лесными ягодами, сыроежками, зернами поспевающей пшеницы, раненых несли на руках. Забыть не могу, как однажды ночью, тихо, маскируясь под немцев, прошли через село мимо немецких патрулей. Вышли к своим у Смоленского плацдарма. К этому времени наш комдив Крейзер вернулся после операции. Остатки дивизии были переформированы и снова пошли в бой, сражаясь ожесточенно и не думая о смерти. Ближе к осени фашисты снова взяли нас в кольцо и загнали в огромное лесное болото. Почти сутки мы стояли в воде, а они обстреливали нас из минометов. Не всем, конечно, удалось выжить, но мы снова вышли из окружения и влились в свою дивизию, находящуюся на переформировании.

В этот период я заболел и какое-то время пролежал в полевом лазарете с высокой температурой и воспалением суставов.

С 1942 года я стал старшим фельдшером мотострелкового батальона 150-й отдельной Киевско-Коростеньской танковой бригады. Был ранен. После излечения воевал на Западном, Брянском и 1-м Украинском фронтах. Принимал участие в боях за Орел, Киев, Варшаву».

Двадцатилетний военный фельдшер постоянно пребывал в атмосфере неимоверного страдания людей: оторванные руки и ноги, разбитые черепа, вспоротые животы, стоны умирающих, реки крови, захлестывающие его. Каждодневная тяжелая работа заключалась в спасении людей от смерти. Не часы и дни, а месяцы и годы они неизвестно где и когда спали, ели, спасались от бомбежек, обстрелов, сами стреляли, бежали, хоронили друзей.

«А медалью “За отвагу” за какое отважное действие тебя наградили?» — спросила я. «За всё, — ответил он. — Вот, например, наш батальон только что отступил, оставив село. Комбат говорит мне:

“Слышь, доктор, там, на окраине у сарая, лежат человек тридцать раненых. Надо бы их забрать!” Пришлось (я, санитар и шофер) на машине ЗИС-5В ехать к сараю на вражеской территории и грузить раненых, как дрова, в кузов, под обстрелом конечно. Довезли живых, умерших и машину сохранили.

Как я узнал после войны, эти машины, имеющие хорошую проходимость, облегченные, простые в управлении, прямо с конвейера своим ходом шли на наш фронт. Героические рабочие Московского автозавода ЗИС изготовляли их по сто штук в день и грузили своими же боеприпасами. Конечно, они внесли свой вклад в разгром фашистов на подступах к Москве».

«А теперь, — взволнованно сказал муж, — я должен поведать тебе один из моментов моей жизни, тайну, хранимую полвека.

Ожесточенные бои велись с переменным успехом. Следуя за войсками, мы то развертывали, то свертывали свой полевой подвижный палаточный госпиталь. Командовал им майор, немного старше меня по возрасту. Он был решительным командиром, талантливым хирургом, вежливым и добросердечным человеком. Мне посчастливилось какое-то время работать с ним рядом. Из операционной не выходили сутками. Спали сидя или как удастся в короткие паузы между операциями. Он многому научил меня и в жизни, и в медицине. Я любил его, как старшего брата. Не единожды мы были обязаны друг другу своей жизнью. Вот в те-то дни я решил учиться, чтобы стать похожим на него.

Как-то при обстреле загорелась наша палатка-операционная. Осколок мины впился в мою ногу. Доктор мгновенно подхватил и вытащил меня. Далеко отойти мы не могли и свалились оба в глубокую воронку. Тут же раздался взрыв, не оставивший от палатки никакого следа.

Однажды серым мокрым днем, где-то под Мценском, мы отступали. Немцы буквально по пятам преследовали нас. Большая машина с имуществом госпиталя и с персоналом застряла в разбитой колее. Немцы наседают, мы вытащить машину не можем. Тут я выпрыгнул, схватил какой-то чемодан из кузова и бросил его под колесо. Машина выбралась. Я еле успел вскочить на подножку, а доктор кричит мне: “Что ты наделал! Там мой диплом!”

Потом мы потерялись в войне. Последняя встреча с ним была случайной, когда я приехал в наш институт, чтобы узнать, в какую группу зачислен. В толпе вдруг кто-то обнял меня. Это был тот доктор, диплом которого я бросил под колеса. Мы были рады друг другу до слез, но он торопился на поезд в Ленинград и успел только попросить меня взять под защиту его невесту в группе номер три. Среди абитуриентов я не мог разглядеть тебя, но тут же отправился в деканат и перевелся в эту группу. Остальное ты знаешь.

Мы оба потеряли дорогого и любимого человека. После ареста и гибели своего жениха ты тяжело заболела. Я пытался помочь. Почему молчал столько лет? Да потому, что он был таким же врагом народа, как мы с тобой. Объявить себя его другом значило погубить себя и тебя. Потом прошли годы, и в нашей счастливой жизни я не мог тревожить твою так долго не заживавшую сердечную рану. Прости! Его светлый образ живет в моей душе всегда».

В моей памяти и в сердце образы этих самых дорогих людей, героических и прекрасных, останутся до конца дней.

ДРЕЗДЕН

Жизнь офицерской семьи беспокойна. Не успеешь толком устроиться и прижиться на одном месте, как возникает необходимость перебираться на другое. За шесть лет нашей семейной жизни это был четвертый переезд. А как гласит пословица, популярная в военной среде: «Два переезда равняются одному пожару».

На этот раз нас ждала дальняя дорога, не с одной улицы на другую и не из одного города в другой, а за границу — в советскую оккупационную зону в Германии.

Я с детьми могла остаться в Союзе, отпустив мужа одного на год службы за рубежом. Благоустроенное военкоматовское жилье, где я с детьми была прописана, предоставляло такую возможность, но наша горячая любовь друг к другу и семейное счастье такую возможность отвергали. Расставание было немыслимым. Несмотря на то, что старшей девочке не исполнилось и пяти лет, а младшая родилась восемь недель назад, и на то, что была морозная зима 1954 года, мы тронулись в путь.

Одну из верхних полок в нашем купе поезда Москва — Брест занимал молодой лейтенант. В возникшем тесном коллективе почти на двое суток воцарилась атмосфера армейской дружбы. Парень мгновенно подружился с нашей старшей капитанской дочкой. Развлекаясь общением с ней, он гулял по коридору