— Прошу прощения, кеды не производят уже лет двадцать. Это были кроссовки «адидас».
— Это не имеет значения. В документе исправим на «в спортивной обуви»! Второе: когда к нам залетела летучая мышь и висела на потолке.
— Под потолком, — перебил его Сташевский. — Давайте-ка хоть немного позаботимся о чистоте польского языка.
— Неважно! Так вот, когда эта летучая мышь там висела, вы снизу прицепили табличку с надписью: «Бэтмен! Только ты являешься последней надеждой полиции!»
— Прошу прощения, но табличку я прикрепил в своем кабинете.
Славек издевался на всю катушку. Как и в любом государственном учреждении, специалисты не были нужны. Нужны были только лояльные и пассивные.
— Неважно. Даже телевидение приехало и все это сфотографировало для кино. Вы сделали нас смешными!
— Да что вы, — уже откровенно издевался Сташевский. — Словно Рейтан я защищал двери вашего кабинета[107].
К счастью, заместитель коменданта не понял.
— А кроме того, от вас частенько попахивало спиртным! О! Даже сейчас слышу!
— А вот это как раз и невозможно. — Сташевский склонился над столом начальника и понюхал. — А ведь правда, водкой в этом помещении несет.
— Ох, простите, — вырвалось у заместителя коменданта. Он инстинктивно прикрыл рот. — Сегодня была официальная встреча. Так что пришлось немножечко…
— То есть, вы напились в тринадцать ноль-ноль, в соответствии с кодексом Ярузельского[108]?
— Прошу прощения! А что касается вас лично, то у меня есть еще одна претензия!
— Слушаю.
— К вам обратился потерпевший, крестьянин. И положил вам на столе мертвую курицу! А вы даже и не глянули!
Сташевский хохотал в душе.
— Мне следовало спеть реквием?
— При виде покойной вы сказали: «Убойный отдел этажом выше», — выложил заместитель козырный аргумент. — А ведь этим потерпевшим был родственник коменданта!!!
— Я все понял, — сказал Сташевский. — Моя должность нужна вам, чтобы повысить Южвяка. Вам следует поменять название с полицейского управления на «семейное управление».
— Я вижу, что дальнейший разговор с вами никакого смысла не имеет. Сдайте оружие на склад, а мне — значок. Как я уже говорил, разойдемся мирно. Трехмесячное выходное пособие, отпускные, тринадцатая зарплата… Все ваше.
Как же, как же, подумал Сташевский. А сказал только следующее:
— У меня три награды лучшего следователя. Я решил дело, ради которого гибли офицеры, работающие в этом здании, начиная с тридцатых голов. У меня на крючке профессиональный убийца, который застрелил премьера Швеции, семью Ярошевичей и генерала Папалу. — Он сделал драматическую паузу, а потом одарил собеседника широкой улыбкой. — Я знаю, что работал в учреждении, называемом…
Заместитель коменданта тут же перебил его.
— Это все замечательно. Только у Южвяка целых одиннадцать наград.
— За тех краденых шавок, которых он нашел? — издевался Сташевский. — Или же за ученую работу «Как переходить улицу по подземному переходу»?
— Прошу не препятствовать. Отдайте диски с данными, которые находятся у вас.
Сташевский незаметно проверил, находится ли коробочка в кармане штанов. Та была на месте.
— Да вот, задевались куда-то. Но при случае как-нибудь найду. А если не я, то найдет Южвяк.
И он снова широко усмехнулся. Словно в американском кино, Славек выложил на стол пистолет и значок. Просто-напросто, ему не хотелось идти на склад. Он вышел, старательно закрыв за собой дверь.
Снова эта чертова лестница. Недолгий проход по коридору. Уборщицы глядели на Сташевского исподлобья. Слухи в управлении расходились молниеносно. Во взгляде женщин он чувствовал презрение. Тогда он громко хлопнул дверью своего кабинета. А точнее — уже кабинета Южвяка. Много вещей у него не было. Несколько картинок на стене, полтонны гильз из тира, но их Славек как раз решил оставить. Несколько писем от девушек, но их он тоже решил, скорее, не забирать. Порвал и бросил в корзину для мусора. Две дешевые авторучки. Блокнотик. Тоже порвал. Ничего важного. Часы в фирменной упаковке — награда от тогдашнего коменданта, когда сам он только начинал. Тоже бросил в корзину. Дипломы, награды, старые, поломанные карандаши, резинки, заполненные быстрым почерком бумажки. В корзину! Ага, еще коллекция. Ее он хранил на работе, потому что дома как-то было стыдно. Просто, у каждой встреченной женщины, с которой его что-то соединяло, просил сувенир, памятку «совместных, счастливых минут». В коробке с надписью «IBM Computers» хранилась приличная коллекция дамских трусиков, бюстгальтеров, ночных рубашек. За сувенир всегда расплачивался с избытком. И вот теперь, как-то по-дурацки — ни взять, ни оставлять.
Сташевский сел за стол. Поднял трубку и набрал номер на небольшом коммутаторе фирмы «Сименс».
— Гофман, слушаю.
— Привет, старик.
— О, привет безработным.
— Даже так быстро?
— Управление гудит. Даже по оптоволокну не было бы быстрее.
— А ты знаешь, что следующий на очереди — ты?
Гофман расхохотался.
— Ты меня что, за дурака считаешь? Ясен перец, знаю. Моя штатная единица тоже нужна любимчикам шефа, а конкретно: его семейке.
— А знаешь… Ежели что, у меня есть приличная работа в Берлине. Хватит на двоих.
— Слушай, не парься. Ты гляди, как у нас все замечательно сыгралось. Тебя ждет работа в Берлине, а меня — в Дублине. Встречаться будем в Париже.
Сташевский рассмеялся и положил трубку. Но тут же поднял ее снова. Он заказал себе билет до Берлина. Оплата кредиткой. Затем набрал номер знакомого адвоката.
— Привет, старый. Меня только что выгнали с работы.
— Боже, как я обожаю такие дела, — раздалось в трубке. — Бабки, и ни за что… Все эти государственные учреждения такие беззащитные.
— Полицейское управление, и беззащитное?
— Как и всякое бюджетное учреждение. Тоже дурак на дураке, не имея в виду тебя лично. А начальником отдела кадров наверняка сидит дочечка, внучечка, сестричка или свояченица шефа или его дружка?
— Как ты угадал?
— А я не угадываю. Что-нибудь подписывал?
— Ничего.
— Тогда они у нас на крюке. Вызывай врача.
— Зачем?
— Ну, скажи, что у тебя болит задница от сидения на стуле. Или что пепельница стояла слишком далеко, и ты обжег сигаретой пальцы. Возьми больничный.
— На сколько?
— На год. Неделя за неделей. А потом мы выступим с требованием предоставить годичный отпуск для поправки здоровья. Ну, потом три оплачиваемых месяца перед увольнением, задолженности по отпускам, но раз в отделе кадров сидит какая-нибудь дура, то обязательно чего-нибудь напутает в бумагах, и мы накроем ее еще годика на два. Парень, они будут платить тебе несколько лет за то, что ты ничего не делаешь. — У адвоката сегодня был удачный день. — Только я хочу с этого десять процентов.
— Держи.
Вздох, прозвучавший, словно урчание кота, увидевшего возле собственных когтей мышь.
— Правда? Мои?
— Да.
— Тогда у тебя имеется полностью оплачиваемый отпуск на несколько лет. Устроено.
На сей раз Сташевский услышал зевок.
— Спасибо.
— А за что? Ты лучше сообщи мне номер счета, с которого будешь пересылать мои десять процентов. Обожаю дела против клинических дебилов, работающих в государственных учреждениях. — Адвокат был в превосходном настроении. — Свояченица шефа, говоришь? Жаль, что я не потребовал двадцать процентов. Ведь они же будут содержать тебя до конца жизни.
— Что?
— Пенсия, профессиональное заболевание. Польское государство не желает тебе платить за то, что ты что-то делаешь, значит — будет платить за то, что ты ничего не делаешь. Боже! Как я обожаю простенькие дела! — Он смеялся уже во весь голос. — Начальница отдела кадров — это свояченица шефа? Да я с ней в три секунды покончу. Но за это я хочу спортивный автомобиль.
— Ты же говорил, что десять процентов.
