— Вам это удалось, парни, — буркнул себе под нос Славек, выходя на площадь епископа Нанкера. Он огляделся по сторонам. — Дело заняло кучу времени, но сейчас Вроцлав именно таков, каким вы желали его видеть.

Сташевский направился к спец автомобилю. Он был единственным офицером полиции, который не убегал, не погиб, его не вывезли отсюда на катафалке; он только шел по улице Лацярской в сторону, противоположную той, чем все до него до сих пор. В течение почти что восьмидесяти лет.

Гофман открыл двери машины.

— Ну и как? — спросил он. — Пришел ты к чему-нибудь, бормоча сам себе на пустом дворике?

— Да. Отзови подкрепление.

— Оки.

Техник выключал все приборы.

— Я ничего не понял.

— Да и не надо. — Гофман сладко улыбнулся ему. — Извлеки все диски и отдай Сташевскому.

— Но ведь это же не по правилам! — ужаснулся техник.

— Молчи, когда старшие говорят. — Гофман сам укладывал серебристые кружки в пластиковую коробочку.

Чертов специалист. Он один прекрасно понимал, что все эти записи никто не должен увидеть. Кроме того, он вырвал листок из оперативного дневника спецмашины. Впоследствии он заполнит следующую какой-нибудь ерундой, чтобы отчитаться за день. Коллега отдал заполненную коробку Сташевскому. Тот тоже улыбнулся. Иногда у него создавалось впечатление, что во всем управлении есть только два офицера, способных думать перспективно.

Славек быстро пересчитал диски. Их было тринадцать.

Дежурный полицейский в воеводском управлении, увидав Сташевского, поднялся с места.

— Вас желает видеть пан заместитель коменданта, — доложил он.

— Так замечательно сложилось, что я его тоже желаю видеть.

— Ага, — вспомнил дежурный еще кое-что. — Сцапали тех двух шутников, что звонили разным людям. Ну, те самые, что говорили, будто бы похитили вашу жену. Два говнюка, уже в камере. Им что-нибудь передать от вас?

— Ага. Отругать за то, что не похитили жены и в самом деле.

Полицейский рассмеялся и отдал салют.

— Будет сделано. Уж мы их отхренач… отругаем….

Сташевский пробежался по нескольким десяткам ступеней лестницы в суперсовременном, как на те времена, здании немецкой полиции. Хотя и сегодня она вызывала восхищение. И уж наверняка — одышку. Он догадывался, что в приемной заместителя ему придется отсидеть свои полчаса. Заместитель был человеком старой закалки и желал, чтобы все подчиненные прочувствовали степень его власти. Пускай даже путем ожидания в компании столь же скучающих коллег. Славек ошибался, ему была оказана исключительная честь: его вызвали уже через двадцать минут.

— Приветствую вас. — Заместитель коменданта располагался в огромном кабинете, способном разместить даже небольшую частную фирму. Был у немцев размах, когда они все это проектировали. Сташевскому показалось, что он сидит в миниатюрном соборе. — Что же, мне следует с вами поговорить.

Но Славек его перебил:

— Мне тоже. Только что я решил дело, над которым ломали головы офицеры, работающие в этом здании почти что восемьдесят лет. Большинство из них погибло, небольшой части удалось избежать смерти. Но я это дело расколол.

— Честь и хвала. Честь и хвала, — несколько растерянно произнес заместитель.

— Кроме того, у меня есть убийца, который пришил генерала Папалу и семью Ярошевичей. Это тот же человек, который застрелил Улофа Пальме.

— Нет, нет и нет. — В голосе заместителя прозвучали резкие нотки. — Мы в политику не вмешиваемся.

Сташевскому казалось, что все это ему снится. Или что сидящий напротив чиновник попросту глухой. Скорее всего, здесь шла какая-то игра, правила которой были ему неизвестны. Но он тут же успокоился, как всегда перед операцией. Теперь его голос звучал тихо и спокойно.

— Это не политика. У меня есть Миллер, который застрелил Папалу, Ярошевичей и шведского премьера. Которого спецслужбы нанимали для…

— А вот в такое мы совершенно не вмешиваемся! — резко перебил его заместитель. Какое-то мгновение казалось, что он разнервничался, но потом успокоился столь же быстро, как и Сташевский. Следовательно, не был он испорчен до мозга костей. Просто, он был неудачником. — Я вызвал вас по другому вопросу.

Спокойствие. Спокойствие — это ключ для решения всех дел. Спокойствие излечивает, позволяет управлять ситуацией.

— Я что, неясно сказал? — Теперь Сташевскому начинало быть по-настоящему весело. Более-менее, он уже понимал, в чем тут дело. — Я решил дело, в ходе которого уже погибло много офицеров крипо, милиции, УБ, полиции и…

— А кого это волнует? — Заместитель решил быть до конца честным.

Сташевский лучился улыбкой.

— Кого это волнует? — повторил сидящий за столом офицер, снимая очки. — Так вот, — перешел он к делу, — я вынужден уволить вас с работы.

Сташевский поглядел в окно. Солнце отражалось в крепостном рву, единственном остатке от системы обороны Вроцлава, разрушенной по приказу Наполеона Бонапарта.

— Понятное дело, я хочу, чтобы все кончилось мирно. Никаких дисциплинарных комиссий, — продолжал заместитель.

— Выходное пособие в размере трех месячных оплат, компенсация за отпуск. Тринадцатая зарплата.

— Из настоящих специалистов у вас останется один Гофман. Возможно, Корженевский. А потом уже только уборщица.

— Не надо язвить. Гофманом мы тоже займемся. — Случайно, он столкнул локтем папку с личным делом Сташевского. Снизу, и вправду, лежала папка Гофмана. — Нонконформисты, — заместитель коменданта доказал, что иностранные слова тоже ему известны, хотя какое-то время он задумался над тем, что же сказал. — Это партизанщина, а не честная полицейская работа!

— Мне все же кажется, будто бы я сплю. Ведь я же раскалываю самые сложные дела. Такие, за которые кто-то другой даже не знает, как взяться.

— И сколько вы их решаете? Одно? Два за год? Пять? А у меня здесь имеется аспирант[106] Южвяк, который за то же самое время заканчивает тридцать дел!

Это уже была чистейшей воды болтовня. Обычная словесная потасовка. С тем только, что Сташевский в ней не участвовал. Он все понял и прекрасно развлекался. Он был тем солдатом из окопа, который первым понял, что командование никакого артиллерийского подкрепления не даст, а к тому же еще и выстрелит в спину. Никаких проблем. Хотят? И черт с ними — пускай имеют.

— А… это тот, что раздувает стоимость краденых собак до такой суммы, чтобы административный проступок превратился в преступление. Потом хватает такого любителя, потому что на него указали пальцем соседи, и вот, раскрываемость сто процентов.

— Прошу не издеваться! — Заместитель коменданта ударил кулаком по столу. — У него большие достижения! Он даже пишет научные статьи.

— По-моему, я читал. Десяток статеек в журнале «Полиция — детям». О том, что нельзя трогать не разорвавшихся снарядов, и о том, что не следует идти в парк с незнакомцем, угощающим тебя конфеткой. — Сташевский ненадолго задумался. — Так как оно в конце концов? Можно ли трогать снаряды и чего-нибудь с ними мастерить? Он уже это дело решил?

— Перестаньте! Южвяк станет инспектором, который повысит нам показатель раскрываемости. А не так, как вы, что копаетесь в делах тридцатых годов. Освободите свой кабинет. Теперь там будет располагаться он.

— Теперь мне все понятно. — Сташевский закинул ногу на ногу. — Вам нужна свободная должность. Ведь Южвяк, это сынок сестры коменданта. И у него должен быть соответственный кабинет. — А на место Гофмана, наверное, придет зять двоюродного брата матери пасынка… Это я опять же, про шефа.

Заместитель перешел на официальный тон.

— Вам предъявлены следующие нарекания. Вы не приходите вовремя на работу. В кулуарах вас так прямо и называют «граф Сташевский». Когда за хочет, приходит, когда не за хочет — его нет.

— Ага, я понял, вы убираете в этих кулуарах и все это слышите.

— Кроме того, — невозмутимо продолжил заместитель, — на тожественное заседание, посвященное восемнадцатилетней годовщине отдела, вы пришли не как все, в мундире или костюме, а в красной футболке и в кедах!