- Ну, как вам сегодня работалось? - спрашивала она. - Медведя в лесу не видели?

А как-то вечером она поблагодарила Фалькенберга за то, что он так прекрасно настроил рояль. Да неужели? Обветренное лицо Фалькенберга просияло от удовольствия, и я сам был горд, когда услышал его скром ный ответ:

- Да, мне тоже кажется, что он стал чуточку по лучше.

То ли Фалькенберг сумел кое-чему научиться, то ли хозяйка просто была ему признательна и радовалась, что он хотя бы не испортил рояль.

Каждый вечер Фалькенберг надевал мое городское платье. Теперь мне уже нельзя было отобрать это платье даже на время: все подумали бы, что я взял его поно сить.

- Давай меняться: бери себе платье, а мне отдай Эмму, - предложил я ему в шутку.

- Да забирай ее, сделай одолжение, - ответил Фаль кенберг.

Тогда я понял, что Фалькенберг охладел к ней. Ах, мы с ним оба влюбились в ту, другую. Какие же мы были мальчишки!

- Как думаешь, выйдет она к нам вечером? - спра шивал иногда Фалькенберг в лесу. А я отвечал:

- Хорошо, что капитан все еще в отсутствии.

- Да, - соглашался Фалькенберг. - Но если только я узнаю, что он с ней дурно обращается, ему несдобро вать.

Однажды вечером Фалькенберг спел красивую песню. Я был горд за него. Вышла хозяйка и попросила спеть еще раз; в кухне зазвучал его чудесный голос, и пораженная хозяйка воскликнула:

- Ах, это бесподобно!

И тут я впервые позавидовал Фалькенбергу.

- Вы когда-нибудь учились петь? - спросила она. - Знаете ноты?

- Да, - ответил Фалькенберг. - Я посещал обще ство любителей пения.

«A ведь по совести ему надо бы сказать „нет“, потому что ничему он не учился», - подумал я.

- Но пели вы где-нибудь? Перед публикой?

- Да, иногда на гуляньях. И еще как-то на свадьбе.

- Ну, а понимающие люди вас слушали?

- Право, не знаю. Может быть.

- Ну, спойте же еще что-нибудь!

Фалькенберг спел.

«Кончится тем, что она пригласит его в комнаты и пожелает ему аккомпанировать», - подумал я. И сказал:

- Прошу прощения, что капитан, скоро вернется?

- H о... - проговорила она с недоумением. - Но за чем вам?

- Я хотел потолковать насчет работы.

- Стало быть, вы уже срубили все, что отмечено?

- Нет, не все... осталось порядочно, да только...

- Ах так!.. - сказала она и вдруг догадалась: - Послушайте... может быть, вам дать денег?

Я растерялся и пробормотал:

- Да, будьте столь любезны.

А Фалькенберг промолчал.

- Милый мой, так бы прямо и сказали. Вот, пожа луйста. - И она протянула мне бумажку. - И вам тоже?

- Нет. А впрочем, благодарю, - ответил Фалькен берг.

Господи, опять я сел в лужу, да еще в какую! А Фалькенберг, бессовестный человек, строит из себя богача, которому деньги ни к чему! Так и сорвал бы с него мою одежду, пускай ходит голым!

Но, конечно, ничего такого я не сделал.

XVII

Шли дни.

- Если она сегодня вечером опять выйдет к нам, я спою песню про мак, - сказал Фалькенберг, когда мы работали в лесу. - Совсем позабыл про эту песню.

- А про Эмму ты тоже позабыл? - спросил я.

- Про Эмму? Ты, скажу я тебе, нисколько не по умнел.

- Да неужто?

- Я тебя давно раскусил. Ты, конечно, стал бы уви ваться вокруг Эммы на глазах у хозяйки, а я вот на та кое не способен.

- Ну и врешь, - сказал я со злостью. - Никогда я не стану любезничать со служанкой.

- Я тоже не стану больше гулять по ночам. Как думаешь, выйдет она сегодня вечером? Я совсем забыл спеть ей эту песню про мак. Вот послушай.

И Фалькенберг запел.

- Напрасно ты радуешься, что вспомнил песню, - сказал я. - Ничего у нас не получится: ни у тебя, ни у меня.

- Не получится, не получится! Вот заладил!

- Будь я молод, и богат, и красив, тогда дело друг ое, - сказал я.

- Еще бы. Так-то проще простого. Капитан ведь сумел.

- Да, и ты. И я. И она. И все на свете. И вообще хватит трепать языком и сплетничать о ней, - сказал я, сердясь на самого себя за нелепую болтовню. - На что это похоже, два бывалых лесоруба мелют невесть что!

Оба мы осунулись, побледнели. Фалькенберг совсем извелся, лицо у него было в глубоких морщинах; к тому же мы потеряли аппетит.

Мы старались скрыть друг от друга свои чувства, я весело насвистывал, а Фалькенберг хвастался, что ест до отвала, еле ходит и едва не лопается от обжорства.

- Вы совсем ничего не едите, - говорила хозяйка, когда мы приносили домой припасы, к которым едва притрагивались. - Какие же вы лесорубы!

- Это Фалькенберг виноват, - говорил я.

- Нет, это все он, - возражал Фалькенберг. - Хочет уморить себя голодом.

Иногда хозяйка просила о какой-нибудь мелкой услуге, и мы наперебой старались ей угодить; в конце концов вскоре мы по своей охоте стали таскать воду на кухню и следили, чтобы чулан всегда был полон дров. А однажды Фалькенберг ухитрился принести из лесу ореховую палку для выбивания ковров, которую хозяйка просила принести именно меня, и никого другого.

А по вечерам Фалькенберг пел.

Тогда я замыслил возбудить у хозяйки ревность.

Эх ты, дурак несчастный, да она этого и не заметит, даже взглядом тебя не удостоит!

А все-таки я заставлю ее ревновать.

Из трех служанок только Эмма годилась для этой цели, и я принялся с ней любезничать.

- Послушай, Эмма, один человек сохнет по тебе.

- А ты откуда узнал?

- По звездам.

- Уж лучше узнал бы от кого-нибудь на земле.

- Узнал и на земле. Он сам мне сказал.

- Это он о себе, - вставил Фалькенберг, боясь, как бы она не подумала на него.