Павел заерзал на стуле. Гость из НКВД – такое было впервые. Зачем он здесь? «Может, пришел рассказать, в чем обвиняют Самойлову? Пусть расскажет, хоть не будет слухов и разговоров. Нелепых небылиц и обвинений. Пусть скажет. Так будет легче всем. А если он пришел не для этого?! А если…» – Павел испугался своих мыслей.

Крутиков закончил свое выступление и все захлопали. Клюфт тоже непроизвольно ударил в ладоши. Пончикова поднялась и торжественно заявила:

– А теперь, товарищи, я хочу предоставить слово секретарю партячейки товарищу Абрикосову. Участник гражданской войны, товарищ Абрикосов давно вычислил эту страшную предательницу Самойлову. И лишь благодаря товарищу Абрикосову нам удалось сообщить в органы о враждебной деятельности троцкистки Самойловой! Прошу вас, товарищ Абрикосов!

Иван Сергеевич нехотя встал со стула, но к трибуне выходить не стал. Абрикосов протер очки и хриплым голосом заговорил, не поднимая глаз в зал. Старик стеснялся своих слов, говорил медленно и делал большие паузы:

– Товарищи, все это очень печально. Я знаю Ольгу Петровну… вот уже десять лет. Она,… безусловно, талантливый журналист. Но то, что она встала на этот страшный… и неправильный путь, для меня, поверьте, потрясение. Мне стыдно, товарищи. Стыдно и горько. Проливая кровь в борьбе с бандами Колчака, мы верили – придет светлое будущее, и вот оно уже почти пришло… Но есть, есть еще такие люди, которые не хотят, чтобы оно наступило. И очень жаль, что Ольга Петровна… оказалась в их стане. Жаль… Мне стыдно, товарищи, вот, наверное, все, что я хотел сказать…

– Иван Сергеевич набрал воздух в грудь и замолчал.

Он сел и как-то обреченно склонил голову. Никто в зале не издал и звука после его выступления. Пончикова растерянно закрутила головой, не зная, что делать. Встал энкавэдэшник. Майор улыбнулся, поправив портупею и ремень, кивнул головой и громко и радостно заговорил:

– Товарищи, меня вот вам почему-то не представили. Я исправлю эту ошибку. Меня зовут Олег Петрович Поляков. Я заместитель начальника краевого управления НКВД. Ну, в общем, точную должность я называть не буду, это вам ни к чему знать. Что я хочу сказать, товарищи! Вот тут товарищ Абрикосов как-то выступил не по-партийному! Какая-то в его словах скользит унылость! Товарищ Абрикосов! Почему же вы считаете, что светлое будущее может не прийти? Оно уже, как мне кажется, пришло! Есть уже такие радостные достижения, от которых отмахнуться нельзя! Товарищи! Как говорит наш вождь и учитель товарищ Сталин: жить стало лучше, жить стало веселее! – майор сделал паузу.

Все напряженно слушали и молчали. Повисла тягостная тишина. Энкавэдэшник недовольно взглянул на Пончикову. Та, очнувшись, яростно забила в ладоши:

– Слава товарищу Сталину! – подскочила со стула Вера Сергеевна.

Все встали и зааплодировали. Павел тоже медленно поднялся. Ему сейчас было интересно смотреть на лица людей, своих коллег, сидевших рядом.

– Слава товарищу Сталину, нашему вождю и учителю! Не пройдут никакие происки никаких врагов! Мы – смена партии – дадим самый решительный отпор! – послышался одинокий звонкий голос откуда-то сбоку.

Павел в этих криках с удивлением узнал тенор Димки Митрофанова. Довольная Пончикова глядела на этого выскочку и улыбалась. Аплодисменты стихли, майор кивнул головой и продолжил. Но на этот раз он говорил сухо. Даже, можно сказать, угрожающе. В его словах послышались нотки презрения:

– Вот, товарищи, вот! Есть, конечно, еще у нас негатив. Есть. Такие люди, как Самойлова могут вот парализовать работу целой краевой газеты! А что такое газета? А? Газета – это рупор партии! Газета – это оружие! Стратегическое, идеологическое оружие! И если парализовать работу целой редакции, представляете, что может быть? А? Вот так-то, товарищи! Вот так! А Самойловой это почти удалось! И, к сожалению, партийная и комсомольские организации долго тянули с тем, чтобы сообщить нам о враждебной и преступной деятельности Самойловой. Нехорошо это, товарищи! Нехорошо! И вот я сегодня пришел сюда… – но тут энкавэдэшника прервали.

Неожиданно Клюфт поднялся и громко сказал. Он крикнул этому человеку в кителе оливкового цвета с красными, словно капли крови, петлицами одну фразу. Павлу показалось, что он говорил, целую вечность. Он вообще не понимал, почему он это сделал. Все было как во сне. Словно кто-то неведомый поднял его с кресла и заставил крикнуть эту фразу:

– А если она не виновата? В чем ее обвиняют, расскажите?!

Майор молчал. Он стоял явно растерянный. Весь зал замер. Но через мгновение энкавэдэшник пришел в себя и виновато улыбаясь, ответил:

– Вообще-то, я не должен перед вами отчитываться. Это может быть секретом следствия. И я могу сам нарушить закон. Но я сделаю исключение. Сделаю, потому как вы – не обычные люди. Вы бойцы идеологического фронта! Вы сотрудники газеты! Значит, вы имеете право знать эту страшную правду! И я скажу! Гражданка Самойлова оказалась немецкой шпионкой! Вот так-то, товарищи! Она была руководителем одной из подпольных троцкистко-бухаринских групп, которые действовали в нашем крае! И сейчас она называет имена своих сообщников, и в ближайшее время мы арестуем и их! Вот, товарищи, кого вы тут пригрели! Шпиона! Шпиона, работавшего на страну, где к власти пришли нацисты! Фашисты! Пришли те, кто помог задушить революцию в республиканской Испании! Вот так, товарищи!

В зале повисла гробовая тишина. Клюфту показалось, что он слышит, как у его коллег бьются сердца. Страх неведомой пеленой опустился на помещение. Павел сам испугался так, как не пугался ни разу в жизни! Ему стало холодно от этого парализующего страха, затем бросило в жар!

«Самойлова – шпион! Германский шпион! Вот это да! А если это правда? Если с ней работали еще какие-то помощники и они среди его коллег? Если они сейчас сидят в зале? Этот майор говорит о группе! Самойлова называет фамилии!»

Майор стоял довольный. Он ухмылялся и видел, что своей речью всех этих людей превратил в забитых и робких существ, которые даже боялись дышать. Он стоял, как палач возле плахи, с которой только что покатилась отрубленная им голова.

Энкавэдэшник продолжил:

– И я пришел к вам сюда сказать, товарищи, чтобы вы были более бдительными! Более тщательно смотрели по сторонам. Слушали! И отсеивали все лишнее. И главное, если есть какие-то сомнения относительно человека, сообщали нам. Мы-то уж быстро примемся и выясним, враг он или нет! Тяжелые времена надвигаются, товарищи! Империалисты всего мира спят и видят, как задушить наше советское государство. Не удается извне, потому как наша народная рабоче-крестьянская красная армия непобедима! Эти капиталистические мракобесы пробуют задушить наше государство изнутри! Организуют саботажников! Организуют диверсантов и вредителей! Вся эта нечисть пытается разладить наш быт, нашу промышленность, да и просто озлобить народ! Товарищи, сообщайте нам. Сам нарком внутренних дел товарищ Ежов поставил задачу: в ближайший год переломить хребет этой гидре троцкистско-бухаринской! И мы выполним задачу товарища Ежова – верного соратника и ученика великого Сталина!

Майор вздернул руку вверх. Пончикова ждала этого сигнала. Она соскочила и заорала, как раненый носорог:

– Слава товарищу Сталину! Слава товарищу Ежову! Слава родной партии большевиков!

В зале после клича комсорга испуганно повскакивали с мест. Митрофанов взвизгнул, вторя Пончиковой:

– Смерть врагам народа!

Но его лозунг никто не подхватил. Испуганные люди лишь кричали «ура» и оббивали ладошки в овации. Клюфт старался не отличаться. Он тоже аплодировал что есть силы. Как показалось Павлу, на него косился энкавэдэшник.

Когда овация смолкла, Поничкова махнула рукой. Майор сел первый и снизу вверх посмотрел на стоящего рядом Абрикосова. Старик отвел глаза и, кряхтя, опустился на стул. Энкавэдэшник шепнул Ивану Сергеевичу, и тот кивнул головой.

Вера Сергеевна покосилась на гостя и громко крикнула:

– А теперь, товарищи, будем заслушивать тех, кто сам захотел выступить!