Он постучал в дверь ванной.

— Деб? С тобой все в порядке?

Шаркающие звуки, затем звук, который он не смог определить. Пять, шесть, семь, восемь… тот же самый звук. Металлический. Не тиканье часов. Тедди снова застучал в дверь, на этот раз сильнее.

— Деб, ради Бога, ответь мне, хорошо?

Что-то закрылось на щеколду.

— Мы поедем в город и поужинаем там. Ты хочешь этого? С бутылкой вина. Охлажденного, белого, какое тебе нравится.

— Пей его сам.

— Я хочу, чтобы со мной была ты.

— Буду, когда мы окажемся в шести футах под землей и черви начнут есть нам глаза. Тогда мы будем вместе. Не раньше.

— Пожалуйста, не будем заканчивать ссорой.

— Заканчивать что?

— Нашу дружбу.

Она издала короткий отрывистый сардонический смешок, затем снова заплакала.

— По-ожалуйста… — в его голосе зазвучала настойчивая просьба.

— Знаешь, где лежат деньги? — выдавила она между рыданиями. — Там, у озера?

— Да. — Тедди подумал, когда это она успела выследить его. Он лишь дважды ходил за деньгами, рано утром, когда Деб еще спала, а на улице был полумрак. — И что?

Снова металлический щелчок. На полке над раковиной лежала его бритва, ни разу не использованная со времени приезда сюда. И два лезвия.

— Когда со мной все будет кончено, выкопай свои деньги и положи меня в яму. Твою драгоценную яму.

— Мы друзья, хорошо относимся друг…

Его попытку убеждения прервал выстрел, и Тедди вспомнил про пистолет… Его так и не выбросили в озеро. Тедди плечом ударил в дверь, которая тут же подалась, и он буквально налетел на девушку. Прямо над раковиной в стене зияла дыра, в воздухе пахло порохом; Деб стояла, согнувшись пополам, ее тело сотрясалось от горестных рыданий.

— Я промахнулась, — сказала она, внезапно успокаиваясь. — У меня так тряслась рука…

Тедди вывел ее из ванной и, взяв за руку, словно слепую, повел вниз.

— Почему?

— А почему бы и нет? — Деб взяла его стакан и осушила одним глотком. — Я никогда не буду так любить, и жить всю свою жизнь… думать о многих и многих годах впереди, о комнатах с незнакомыми мужчинами, ненавидеть все это, никогда самой не получать удовольствия, превратившись в машину, в которую бросают монетки… бросишь гривенник, и головной боли нет. Так почему бы и нет, Джордж? Какой от всего этого толк?

— Но если у тебя будет достаточно денег, ты сможешь делать что хочешь.

— Денег!.. Мне на все наплевать. Я стала похожа на бревно, которое сплавляют к лесопилке… но если дерево не срубили бы, оно оставалось бы живым.

Не было никакой возможности уговорить девушку отказаться от своего чувства, поэтому Тедди рассказал ей все.

— Т. Ф. означает Теодор Франклин. Я — Теодор Франклин, меня разыскивает полиция за совершенное в Нью-Йорке убийство. Звучит нелепо, да? Но это так. И я возвращаюсь назад. Я понял, где мое место.

— Ты встретишься со своей девушкой?

— Она не моя девушка. Это неприятное известие, правда?

— И ты из-за нее кого-то убил?

— Косвенно — да.

— Значит, все было напрасно?

— Вероятно, ты права. Но я все-таки хочу узнать, действительно ли это было напрасно… Если бы ты убила себя, Деб, это было бы напрасно. Бесполезно, бессмысленно. Это было бы поражением при отсутствии противника. Ты понимаешь?

Она крепко обняла его, и Тедди во второй раз поцеловал ее, и это было их последнее прикосновение.

Двумя днями позже Тедди расстался с Деб на железнодорожном вокзале Виннипега, вручив ей две тысячи долларов. Его неудержимо тянуло в Нью-Йорк, и он с демоническим упрямством, не щадя себя, ехал вперед, не замечая ландшафта, полей, гор вдалеке. Его мысли полностью захватили дорожные знаки, скорость, время. Тедди пересек обе Дакоты, в Мэдисоне повернул на восток, к Чикаго и Гэри. Он провел ночь и часть дня в Акроне, проспав четырнадцать часов и проснувшись в два пополудни, восстановивший силы и готовый к любому испытанию, которому его мог подвергнуть мир. Автомобиль превратился в часть его тела: и во тьме, и на свету, слившись воедино, таинственным чудовищем они двигались, непрерывно двигались и с постоянной скоростью приближались к сердцу Востока. Сталелитейные заводы, угольные шахты, огромные, безымянные, раскинувшиеся на больших пространствах промышленные комплексы Среднего Запада, — все это пестрой лентой проносилось мимо; обращенная внутрь себя душа, воспитываемая видением рая, свободой неволи, распускающаяся светлым преданным духом. Тедди думал, такую ли эйфорию испытывала Барбара во время наркотического путешествия. Теперь она была сутью его путешествия. Он скажет ей это при встрече. Гигантские трубы-мастодонты Питтсбурга застилали небо черной сажей; затем, словно повернутые в калейдоскопе, ревущие горнила вклинились в картину ослепительной красной краской. Волшебство звучащей по радио среди электрических разрядов песни Азнавура «Je ne regrette rien»[39] очаровало Тедди. Последний рывок через округ Эмиш — Ланкастер — есть Бог на свете! Ищите его. Это приказ. Где? Он умело скрывается. Подглядывает, ища добрые дела.

Из Филадельфии Тедди позвонил себе домой. Ответил Холл — смущенный, неуверенный, опасающийся каких-то уголовных статей, под которые он мог подпасть. Чаще всего в разговоре звучало слово «сообщник».

— Тебе не о чем беспокоиться, — возразил Тедди.

— Это действительно вы, мистер Франклин? — это после трехминутной паузы. — Я так взволнован.

— Просто принеси мне голубой костюм и полную смену белья и сними комнату на Плац.

— На чье имя? — По-прежнему он упорно следовал всем деталям.

— На твое, мое — это имеет какое-то значение?

— Как насчет полиции?

— Они ведь больше не следят за домом, так?

— Нет, но они предупредили, чтобы я сразу же звонил им, как только вы свяжетесь со мной.

— Я сам свяжусь с полицией. Холл, прекрати волноваться: это ведь моя шея.

— Мистер Франклин, я не понимаю, почему вы вернулись.

— У меня кончилась мелочь. До свидания.

В баре гостиницы «Джон Бертрам» Тедди выпил коктейль, закусив нарезанным сыром. Пожилые постояльцы, собиравшиеся в бар на шестичасовой светский раут, смотрели на него с отвращением: темно-коричневая доха, броская фланелевая рубашка в красную клетку и борода морского волка притягивали взгляды. Тощая матрона, вот-вот готовая впасть в старческий маразм, внимательно изучала Тедди сквозь пенсне. Он показал ей язык, на что древний доходяга-старичок грозно потряс кулаком в его сторону. Тедди купил у стойки «Инкуайер» и вышел — пророк, ищущий религию. Филадельфия никогда не значила для него ничего, кроме адвокатских контор, поездки или полета из Нью-Йорка и обратно и просмотра в дороге отчетов только что оперившихся компаний, нуждающихся в его деньгах, поддержке и совете. Но теперь Кемден, Трентон, магистраль ожили. Люди рождались и умирали в этих местах. Сводки о водителях, превысивших скорость, и уголовных преступлениях, законопослушных гражданах, браках и разводах. Америка. Тедди обнимал ее. Свинофермы Сикока на десять минут привлекли его внимание.

«Инкуайер» сообщил Тедди, что сегодня было 3 ноября. Его не было здесь два месяца, но, казалось, прошло десять лет, ибо он смотрел на все другими глазами. За время его отсутствия появились новшества, и, выехав из туннеля «Холланд», Тедди оказался очарован возникшей перед ним панорамой Нью-Йорка. Тяжелые грузовики, ревущие магистрали, недовольные измученные полицейские, неистово машущие на перекрестках, развернули перед ним картину Нью-Йорка, увиденного глазами туриста. Тедди ощутил себя пилигримом, попавшим на нехоженую землю. В Иерусалим бетона.

— Я существую, — произнес он вслух. — И это чертовски хорошо.

Оставив машину на Пятьдесят восьмой улице, Тедди занес сумки в вестибюль и увидел в баре Холла, который потягивал апельсиновый сок. Тедди сел рядом с ним, и Холл, издав слабый неодобрительный стон, начал было: «Если не возражаете, я жду…» — и вдруг осекся посреди фразы, заметив что-то знакомое в выражении глаз бородача.