– Начальник ГАИ все грозит права у меня отобрать, – сказал Панин, когда они впятером расселись в машине.

– А где бы мы тогда от дождя прятались, хотел бы я его спросить?

– За что это он тебя невзлюбил? – поинтересовался старший лейтенант Синицын, крупный мужчина с темным, обветренным лицом.

– За быструю езду. Как будто я на свидания к девушкам гоняю.

– Да-а… – с какой-то странной интонацией сказал старший лейтенант. – Времена теперь пошли крутые. Придется тебе в повороты вписываться. Мы вот раньше тоже много чего могли… – он недоговорил, и Панин не понял – осуждает или одобряет речник новые порядки.

– А служебная машина вам, товарищ капитан, разве не положена? – спросил совсем молоденький милиционер. Все засмеялись, а он сказал с недоумением: – Нет, правда! Если на задержание, в погоню. Мы так всегда на плавсредствах.

– Так вы по воде бегать-то не умеете? – улыбнулся каштан. – А мы по асфальту – без всякого напряжения.

Он балагурил с речниками, а сам все время оглядывал пустынную улицу – все надеялся, не появится ли гражданин с толстым портфелем. Капитан и время это выбрал неспроста – около шести Максимов вел съемки на площади и разговаривал с этим гражданином в ожидании Леонида Орешникова. А может быть, в тот раз гражданин встал очень рано, чтобы отправиться на аэродром или на поезд? И сейчас в отъезде? Каких только вариантов не возникало в голове Панина. Смущали только слова режиссера: «У меня сложилось впечатление, что мужчина этот шел, как всегда, к себе на службу».

«В такую рань?» – усомнился Панин. Но Максимов только развел руками.

Дождь все сеял и сеял. Монотонно шелестел по крыше, навевая унылые мысли. И ни одного просвета на небе. Эти дожди метеорологи называют обложными.

– Может быть, начнем? – Панину не хотелось отступаться.

– Экипировка не та.

– Да что вы, ребята, на воде служите и воды испугались? – подзадорил капитан. – Мне бы одного человека за руль катера, я и сам управлюсь.

– Разогнался, – сказал Синицын. – С «кошкой» работать – навык нужен.

– Я вам помогу! – вызвался молоденький милиционер. Тот, что спрашивал про служебную машину. – Не возражаете? – обратился он к Синицыну.

– Тебе мокнуть, – проворчал старший лейтенант и неожиданно решился: – А… Была не была! Если по стакану нам от простуды поставишь – продрогнем на дождичке.

– По стакану морковного сока, – сказал Панин и вспомнил про заветную бутылку в багажнике. Он всегда возил ее с собой на тот случай, если машина сломается где-нибудь за городом. Никакими червонцами и четвертными нельзя соблазнить местного умельца, но если намекнуть на бутылку – успех обеспечен. Да это и понятно: деньги у хорошего мастера никогда не переводятся, тратить их не на что, а вот в поисках водки можно потерять целый день.

– Ладно, ребята. – Панин открыл дверцу и съежился, приготовившись выскочить на дождь. – Если очень озябнете, водочный компресс обеспечен. НЗ в багажнике.

Часа два они тралили большой «кошкой» дно Зимней канавки. Какого только барахла не повытаскивали на поверхность: старые ведра, металлические проволочные ящики, в которых возят бутылки с молоком, газовую плиту.

– Вот сволочи! – ворчал Синицын. – Под стенами Эрмитажа такое свинство развели. Здесь ведь, наверное, интеллигентные люди живут. И все про экологию пишут. В глобальных масштабах. А у себя под носом гадят.

Несмотря на дождь и раннее время, у парапета собралось десятка полтора зевак. «Наверное, решили, что ищем утопленника, – подумал капитан. – А ведь чем черт не шутит…»

В это время «кошка» опять зацепилась за что-то тяжелое.

– Помогай! – крикнул Панин старшему лейтенанту. Они подналегли, и через минуту из воды показалось колесо, а потом и весь велосипед. В толпе на набережной пронесся глухой возглас: «О-о!»

– Осторожней, ребята! – попросил Панин милиционеров, приготовившихся поднять велосипед на борт. Они бережно подхватили его за руль и поставили на катер. «Даже шины не спустили, – отметил Панин. – Интересно, чья это машина? Студийная или самого Орешникова?»

– А человека вы, что же, искать не будете? – спросил мужчина в плаще и с большим зонтом.

– Вы уверены, что вместе с велосипедом утонул и человек? – Панин, стараясь скрыть раздражение, обернулся к спрашивающему. «Мало тебе зонта, так еще и плащ надел». Самого капитана уже начинало трясти от холода, а рука, писавшая протокол, плохо слушалась.

– Не ради же велосипеда вы тут мокли столько времени?

Панин поинтересовался:

– Товарищи, из вас никто не живет в соседних домах? Никто не знает, как попал велосипед в Зимнюю канавку?

Люди переглядывались, пожимали плечами.

– Да мы просто прохожие, – сказала наконец одна из женщин, приглашенных в понятые. – Знаете, как бывает – остановился один, что-то интересное увидел. Другой обязательно полюбопытствует…

Подошел Синицын.

– Ну, мы отправились сушиться.

– Подожди минутку, – попросил Панин. – Я вам сейчас лекарство выдам.

– Да ты что, капитан! Шуток не понимаешь? Я просто хотел проверить, что за люди в УГРО работают. Не жадные ли?

– Ну и шуточки! Раз уж ты такой умный, позвони дежурному на Литейный, пусть срочно пришлют «раф». Не ехать же мне на этом велосипеде по городу, а в «жигули» он не поместится.

Синицын кивнул:

– Выбирайся к нам. На рыбалку отвезу…

Когда пришел «рафик», Панин отправил на Литейный велосипед, а сам поехал домой – переодеться.

Александру нравилось место, где стоял его дом – Потемкинская улица. Окна выходили прямо на Таврический сад. Нравился и сам дом, построенный в начале века. По тем временам – заурядный пятиэтажный доходный дом. А нынче он выглядел чуть ли не дворцом. Еще бы! Красивые эркеры, лепнина по фасаду в виде виноградных гроздьев, перевитых листьями. И даже две грудастые дамы, поддерживающие козырек над парадным входом. Панин жил с подспудной тревогой в душе, – как бы после капитального ремонта, который откладывался с года на год уже две пятилетки, отремонтированный дом не прихватило бы себе какое-нибудь ведомство. Или городское начальство не положило бы на него глаз, прельстившись удобным расположением и близостью Смольного.

Около парадного входа толпились люди с зонтами, стоял мрачноватый автобус. Панин вспомнил, что сегодня похороны одного из жильцов дома – музыканта из оркестра Малого театра. Капитан не знал его фамилии, лишь изредка сталкивался с ним на лестнице, узнавая по черному потертому футляру в руках. Музыкант играл на трубе. Сколько помнил себя Панин, он всегда слышал голос трубы в доме. В детстве чаще, потому что артист играл только днем. Утром он уходил на репетиции в театр, вечером был занят в спектаклях. Его репетиции всегда являлись притчей во языцех – то один, то другой из жильцов писали на музыканта жалобы в домоуправление. На что только не ссылались жалобщики: на новорожденных, на горящие диссертации, на болеющих родственников. Новорожденные подрастали, диссертации, как правило, защищались, родственники выздоравливали или умирали, и на некоторое время в доме устанавливался мир. Но вот появлялся новый ребенок или подрастал очередной диссертант, и все начиналось сначала…

Когда Панин повзрослел и научился разбираться в людях, он обратил внимание на то, что музыкант, выходя из своей квартиры на пятом этаже, старается быть как можно незаметнее, а черный футляр с трубой держит так, чтобы он не бросался к глаза. Столкнувшись с жильцами на лестнице, музыкант всегда вежливо раскланивался. Даже с подростками он здоровался первым.

Панин любил одинокий и чистый звук трубы. То печальный, то радостный. И в печальной и в радостной мелодиях трубы не было ничего земного. Какая-то высокая, светлая отрешенность, пробирающая до слез. Особенное чувство испытывал Александр, вслушиваясь в звуки трубы, когда болел. Лежал в тихой квартире один, обескураженный тем, что выпал вдруг из привычного ритма жизни, и пытался запомнить мелодии, которые играл артист, но почти никогда не запоминал. Природа не одарила Панина музыкальным слухом.