Сестра милосердия печально уставилась своими грустными, смиренными глазами в одну точку.

— Потом он богохульствовал. Словно дьявол говорил его устами: он изрыгал проклятия и непристойности… Господи, прости меня и помилуй! — Она перекрестилась. — Это было очень страшно, потому что слова произносила кукла без глаз и рта. От страха я проснулась. Да, да, надо было взять четки и молиться за спасение его души, а я вместо этого пошла в палату и поставила ему градусник. Он лежал без сознания, температура сорок и три десятых, его трясла лихорадка.

Сейчас у больного всего лишь тридцать восемь и семь. Он бредит, перевязанные руки беспокойно шевелятся на одеяле.

— Вы не знаете, сестра, что он говорит? — спрашивает хирург.

Сестра милосердия отрицательно качает головой и строго поджимает губы.

— Он говорит „йеср“, — вмешивается старик с соседней койки. — „Йеср“ да „йеср“.

— „Yes, sir“,[47] — догадался хирург. — Стало быть — по-английски.

— А еще он говорил „маньяна“[48], — вспомнил старик, — „маньяна“ или „маняня“. — Старик хрипло хихикнул. — „Маньяна, маньяна“. Лепечет, как младенец в пеленках.

Старику это слово почему-то казалось очень смешным, он задыхался от смеха, у него хрипело в горле. Пришлось на него прикрикнуть.

И до сих пор никаких сведений о том, кто же такой пострадавший. Писатель звонит трижды в день:

— Алло, нет ли каких подробностей?

— Нет, ничего не знаем.

— Тогда скажите, в каком он состоянии?..

Но разве по телефону пожмешь плечами — мол, пока жив.

Днем температура продолжает падать, но пациент — хоть его почти не видно из-под бинтов — становится еще желтее; у него началась икота: „То ли печень повреждена, то ли у него желтуха“, — ломает себе голову хирург и, чтобы внести ясность, приглашает на консультацию известного терапевта. Знаменитость — бодрый, розовый старичок — так и сыплет шутками. При виде почтенной сестры милосердия он от радости чуть ли не обнимает ее.

— Да, да, немало мы с вами поработали, прежде чем вас перевели в хирургическое!

Хирург вполголоса и преимущественно по-латыни излагает ему историю болезни. Терапевт, помаргивая, смотрит сквозь золотые очки на фигуру, сделанную из бинтов и ваты.

— Не приведи господь, — озабоченно говорит он и присаживается на край койки.

Сестра милосердия молча откидывает одеяло. Терапевт втягивает ноздрями воздух и поднимает глаза.

— Диабет?

— Откуда вы знаете? — ворчит хирург. — Я, конечно, велел сделать анализ мочи… нет ли в ней крови. Оказалось, что есть и сахар. Вы что, определяете по запаху?

— И обычно не ошибаюсь, — кивает терапевт. — Ацетон всегда различишь. Наша ars medica[49] — на пятьдесят процентов интуиция, голубчик.

— Я не полагаюсь на интуицию, — отзывается хирург. — Я только… прямо, с первого взгляда чувствую: вот у этого я не стал бы оперировать… даже мозоль. С ним непременно случится эмболия. Или еще что… А почему — мне и самому непонятно.

Терапевт легонько ощупывает ладонью и пальцами тело человека, который лежит без сознания.

— Я бы охотно его выслушал, — прочувствованно говорит он, — да, пожалуй, не стоит беспокоить, а? — И, сдвинув очки на лоб, осторожно, почти нежно, доктор прикладывает розовое ухо к груди больного. Тихо так, что слышно, как муха бьется об оконное стекло. Наконец старик поднялся. — Да, сердце у него изношено, — пробормотал он. — Оно, милый мой, могло бы многое порассказать. Правая легочная доля не в порядке. Печень увеличена…

— А почему он такой желтый? — вырвалось у хирурга.

— Я и сам хотел бы это знать, — задумчиво отозвался терапевт. — Почему так падает температура?.. Покажите мне мочу, сестра. — Сиделка молча подала ему сосуд — в нем было несколько капель густой темной жидкости. — Скажите, пожалуйста, — удивленно подняв глаза, спрашивает старый врач, — как попал к вам этот человек?.. Ах, вы не выяснили, откуда он взялся? Не было у него озноба, когда его к вам привезли?

— Да, был, — ответила сестра.

Врач сосчитал про себя до пяти.

— Пять… максимум шесть дней, — пробормотал он. — Это почти невозможно! Мог он долететь сюда… скажем, из Вест-Индии, за пять-шесть дней?

— Едва ли, — усомнился хирург. — Почти исключено. Разве только через Канарские острова…

— Стало быть, не совсем исключено, — укоризненно произнес старый врач. — Потому что, скажите на милость, где он еще мог подхватить fiebre amarilla[50]. — Он произнес „амарилья“ с каким-то особым удовольствием.

— Подхватить что? — не поняв, переспросил хирург.

— Typhus icteroidis — желтую лихорадку. Я за всю свою жизнь видел только один случай, — это было тридцать лет назад, в Америке, Сейчас у него фаза trompeuse[51], переходящая в фазу пожелтения.

Хирург, видимо, сомневался.

— Послушайте, — сказал он неуверенно. — А может, это болезнь Вейля?

— Браво, коллега! — воскликнул старик. — Может быть! Давайте проверим на морских свинках. Как раз работа для моего лохматого ассистента. Ему бы только мучить этих животных. Если свинка останется жива и здорова, значит, я прав. Но мне кажется, — скромно добавил он, — что я не ошибаюсь.

— Но почему?

Терапевт развел руками.

— Интуиция, коллега. Завтра температура опять поднимется и начнется vomito negro. Я непременно пришлю сюда своего юношу, пусть сделает анализ крови.

Хирург смущенно почесал затылок.

— А… скажите, что такое красная лихорадка?

— Красная лихорадка? A, fievre rouge. Это так называемая антильская лихорадка.

— Ею болеют только на Антильских островах?

— Да, на Антильских островах, в Вест-Индии, на Амазонке. А что?

— Да, так, — замялся хирург и покосился на сестру милосердия. — Но ведь желтая лихорадка встречается и в Африке, не так ли?

— В Нигерии и в соседних областях, но туда она занесена из других стран. При словах „желтая лихорадка“ мне представляется Гаити или Панама, весь этот пейзаж — пальмы и прочее.

— Но как он попал сюда с этой лихорадкой? — рассуждал хирург. — Инкубационный период равен пяти дням, верно? А за пять дней… Выходит, что он летел всю дорогу.

— Выходит, — сказал терапевт таким тоном, что, мол, нынче это сущий пустяк. — Видно, торопился. И куда его черти несли? — Пальцы врача отбивали дробь на спинке кровати. — Думаю, сам он уже не скажет вам, почему так спешил. Очень плохое сердце. Этот человек, видно, многое перенес.

Хирург слегка кивнул и взглядом выслал сестру из палаты.

— Я вам кое-что покажу, — сказал он и открыл бедра больного. У самого паха виднелись белые шрамы, один длинный и четыре покороче, расположенные полукругом. — Пощупайте, какие они глубокие, — показал хирург. — Я все думал, отчего бы они могли быть…

— Ну, и?..

— Если он жил в тропиках, это может быть след лапы хищного зверя. Посмотрите, как конвульсивно сжались когти. Для лапы тигра они маловаты. Скорее всего, это ягуар… стало быть, речь может идти об Америке.

— Вот видите, — старый врач торжествующе высморкался, — уже выясняется его биография. Locus[52]: Вест-Индия. Curriculum vitae[53]: охотник и авантюрист…

— И моряк. На левом запястье под бинтом у него татуировка — якорь. Он из так называемой хорошей семьи: ступни у него довольно узкие…

— И вообще, сказал бы я, интеллигентное тело. Анамнез: пьяница, явный алкоголик. Застарелая легочная болезнь, которая недавно активизировалась, видимо, в результате лихорадки инфекционного происхождения. Скажу вам, меня эта красная лихорадка вполне устраивает. — В глазах терапевта блеснула радость. — И следы излеченной фрамбозии. Ах, коллега, мне вспоминаются мои мальчишеские мечты о дальних странах, индейцах, ягуарах, отравленных стрелах и всем прочем. Какой любопытный случай! Скиталец, который уезжает в Вест-Индию… Зачем? Видимо, бесцельно, если судить по почтовым штемпелям судьбы. Там он ведет странную, беспокойную жизнь, сердце у него для его лет невероятно изношено, он пьянствует с тоски и от жажды, обычной у диабетиков… Я прямо как на ладони вижу эту жизнь, коллега! — Старый врач, задумавшись, почесал кончик носа. — А потом внезапное и стремительное возвращение, безумная погоня за чем-то… И вот, уже у самой цели, он умрет у нас на руках от желтой лихорадки, которой его заразил жалкий крохотный stegomyia fasciata[54] в последний день блужданий в тропиках.