Вдруг запальщик Андрес покрутил лампой, как бы подавая сигнал.

— Гляди в оба, — спокойно предупреждает крепильщик Мартинек.

С кровли свешивается треснувшая перекладина; высокому Адаму приходится согнуться, чтобы не разбить себе лоб; за ней другая, третья, целый ряд поломанных балок. У Станды внутри все похолодело: теперь, должно быть, дальше нельзя — обвалится!

Он ждет — сейчас все станут и скажут: «Тут мы не пройдем, баста!»

Однако Адам только согнулся больше обычного и двигается дальше, крепильщик опустил широкие плечи, огромный Матула пыхтит позади Станды — лезь же, парень! — а прыгающий огонек Андреса неумолимо ввинчивается в темноту. Уже и Станде приходится нагибаться под продавленной кровлей, он боится взглянуть вверх, где под тяжестью осевшей кровли провисают обломки сланца, — ведь все это может обрушиться, и нас засыплет! Конечно, засыплет: вон сколько камней уже валяется на полу и на рельсах — пустая порода сыплется между лопнувшими затяжками! «Я дальше не пойду!» — хочется заявить Станде; а огонек Андреса все так же быстро бежит вперед, но уже не ровно, а как-то петляя и подпрыгивая, мелькая то там, то здесь; Адам и крепильщик, согнувшись, тоже движутся быстрее, все ближе за спиной тяжелое сопение каменщика Матулы. Станда бежит рысью, перекидывая тяжелую лампу из руки в руку, ему хочется вытереть платком пот, заливающий глаза, да некогда; скорей, скорей бы уж пройти этот штрек! Черт возьми, тут и стойки-то все полопались, выпали из стен, как сломанные лучинки, кровля обвисла и держится лишь на этих обломках — и куда только ведет нас этот Андрес! Станда готов заплакать от страха, но надо идти, спотыкаться о груды камней, чтобы его не протаранил лохматой башкой согнувшийся в три погибели Матула, тяжело пыхтящий за спиной. И вдруг сам Станда уткнулся носом в широкие плечи крепильщика Мартинека.

— Дальше нет хода? — вырвалось у Станды.

— Есть, — спокойно отвечает Мартинек, протискивая плечи и зад между торчащими бревнами. — Придется здесь чинить.

Станда не в состоянии представить себе, как можно все это привести в порядок: с обеих сторон разрушенная бревенчатая обшивка, лопнувшие пополам стойки, раздавленные нависшей кровлей, которая всей тяжестью лежит на трескающихся подлапках. «Да мы никогда не выберемся отсюда, — с ужасом чувствует Станда, — нас того и гляди задавит!» И он втягивает голову в плечи, по спине у него струится пот, ноги как-то странно подгибаются, слабеют с каждым шагом; а впереди по-прежнему бодро подмигивает пляшущий огонек Андреса. Господи, и когда только конец этому путешествию!

Вот огонек остановился и сигналит: «пес» Андрес ждет остальных.

— Ну как? Все тут?

Что теперь будет? Вон на перевернутой вагонетке сидит инженер Хансен, подперев голову руками. Андрес пересчитывает взглядом своих подчиненных и сухо приказывает:

— За мной!

И, четко отбивая шаг, он подходит к инженеру Хансену, щелкает каблуками и, с лампой в левой руке, вытягивается по-военному.

— Бог в помощь! — официальным тоном рапортует он.

Ханс поднял голову, на испачканном носу у него сверкают бисеринки пота, а на лбу под кожаным козырьком синяки, — будто он с кем-то подрался.

— Явился в ваше распоряжение десятник подрывников Андрес с командой. Забойщик Адам, забойщик Суханек, крепильщик Мартинек, подручный забойщика Фалта, каменщик Матула и откатчик Пулпан.

«Ну и болтун!» — пристыженно думает об Андресе Станда.

Ханс привстал, приложив руки к козырьку.

— Gut. Gut.

Станда выпрямился по-солдатски, дед Суханек даже моргать перестал, великан Мартинек смущенно вытягивает свои ручищи по швам, сам Пепек с усмешкой выпячивает грудь; только Адам смотрит куда-то в угол, а Матула налитыми кровью глазами пожирает бравого Андреса. Хансену хочется что-то сказать, но бедняга не знает чешского языка, поэтому он лишь растерянно улыбается чумазой рожицей, кивает головой и повторяет свое «gut».

— Ну конечно, гут, — отвечает дед Суханек, и все кивают; Ханс — славный парень, его все любят. Сейчас он что-то говорит, скорей всего по-шведски, и показывает длинной рукой в завалившийся угол, перед которым только что сидел.

— Ай-ай! — вырвалось у Пепека.

— Вот так штука, — сказал с видом знатока Суханек и присел на корточки к завалу.

Что там такого — просто груда обломков, — смотрит Станда, — изломанные бревна, перемешанные с камнями; вот торчит что-то вроде расщепленной стойки, сверху нависла глыба, которая держится только на двух надломленных перекладинах…

Дед Суханек встал и затянул потуже ремень брюк.

— Погляжу-ка я, что там такое, господин инженер, — говорит он. — Я-то знаю, что к чему в «Кристине».

Хансен хоть и не понимает, но, вероятно, догадывается, о чем речь, он что-то произносит, постукивая пальцем по плечу деда.

— Ладно, ладно, — соглашается Суханек, — я осторожно. Обушок, ребята, я постучу тем троим…

Станда начинает соображать, что это и есть, должно быть, тот самый заваленный штрек. Можно будто бы, как говорил Старик, пробраться по нему до самого конца; но теперь тут, видно, все окончательно обрушилось и ничего нельзя сделать. А тем временем дед Суханек становится на четвереньки и просовывает лысую голову в щель под двумя заклинившимися бревнами.

— Ничего, дело пойдет, — бормочет он.

Вот он уже влез в расщелину до поясницы, дернулся несколько раз — и дедовы опорки исчезают на глазах изумленного Станды в беспорядочной груде обломков крепи.

Пепек Фалта снимает пиджак и рубашку, кладет их на опрокинутую вагонетку; от него нестерпимо несет резким запахом пота. Станда не может представить себе, что же они будут тут делать; пока все только растерянно оглядывают этот хаос; тут настолько тесно, что и не повернешься. Крепильщик Мартинек смотрит голубыми глазами на перепачканного Ханса.

— Господин инженер, — медленно произносит Мартинек, показывая назад толстым большим пальцем, — мы с Матулой можем пока вон там кровлю подбить.

Хансен кивает головой, — смотри-ка, значит, он все понимает! Мартинек стаскивает с себя пиджак и с трудом расстегивает толстыми негнущимися пальцами пуговку у ворота рубашки, при этом он смотрит вверх на полопавшиеся перекладины.

— Силища-то какая, — говорит он с мальчишеским восхищением и не может удержаться, чтобы не коснуться кровли ладонью. — Вот так сила, братцы, — изумляется он, и на лице его сияет счастливая улыбка. — Ну пошли, Матула, будем ставить подпорки.

Матула неохотно отрывает взгляд от «пса» Андреса и, хрипло пыхтя, вразвалку идет за крепильщиком. «Он, верно, пьян», — думает Станда.

А запальщик Андрес все еще стоит навытяжку перед Хансеном, видимо ожидая распоряжении; Адам стаскивает с себя рубашку; Пепек уже поплевал на ладони и начинает выбирать камни из груды обломков.

— Постой, — басит Адам, пытаясь сдвинуть какое-то торчащее бревно.

Андрес вдруг бешено накидывается на Станду.

— А вы что, ворон считать пришли? Марш носить вон те камни!

— Куда? — неуверенно спрашивает Станда.

Запальщик даже зашипел при виде такой беспомощности.

— Пойдем, — рявкнул он и отвел Станду шагов на тридцать по штреку. — Сюда. И складывать ровным штабелем, понятно? Уголь отдельно, пустую породу вот туда.

Станда снял пиджак и принялся таскать камни, обливаясь потом. «Как каторжник, — сказал он себе. — И это называется спасать человеческую жизнь!».

У него уже болит поясница, руки разбиты в кровь этими камнями; между лопатками по спине струится пот, щиплет глаза, щекочет ноздри и жжет губы; Станду мучит жажда, он пил бы и пил, шумно втягивая в себя воду. Он уже давно сбросил взмокшую рубаху, теперь штаны прилипают к тощему заду! Непременно какой-нибудь чирей вскочит, — бегаю весь потный с этими камнями! Разве не видит Хансен, как я надрываюсь? А тут вдобавок пришел «пес» Андрес, пнул камни и кричит:

— Это, по-вашему, штабель?! Это куча навозная! Точно метр на метр, и чтоб углы были прямые!..