Кэмпбел вспомнил о Кэтрин, какой он видел ее в последний раз, и ему стало жаль себя до такой степени, что у него сел голос.

– Я помолвлен.

– Завидую.

– Как можно завидовать поверженному противнику?

– Какой вы мне противник, Кэмпбел? Вы даже не конкурент. У меня свои заказчики, у вас – свои. Мои люди сокрушили это гнездо скверны, как то было обусловлено контрактом. Здесь, я уверен, оно больше не возродится. А за то, чтобы уничтожить вас лично, мне не платят…

Кэмпбел с облегчением вздохнул. Он вспомнил Абу Кадыра, которого встретил в пустыне и даровал ему жизнь.

– Кто вы, сэр?

– Мое имя вам ничего не даст, майор. Допустим, скажу – полковник Иванов. Или заявлю, что друг полковника Эшли. Вы о таком слыхали?

Эшли был известным в военных кругах офицером-наемником, и Кэмпбел о нем хорошо знал.

– Откуда вам, русскому, как я понял, известен полковник Эшли?

– Мы вместе воевали. Не один против другого, а рядом, плечом к плечу.

– Хотите, чтобы я поверил в это?

Крюков усмехнулся.

– Что изменится от того, поверите вы мне или нет? Сейчас решается не моя участь.

– И все же, полковник?

– В Намибии. На стороне армии ЮАР. Вам это о чем-нибудь говорит?

– Да, полковник Эшли там был. Как наемник.

– Я тоже. И почти год мы бродили рядом…

Мишин лежал на спине, и тело его казалось необычайно худым и длинным. Лукин направил луч фонарика ему в лицо.

– Сережа, я сейчас перевяжу тебя.

Лукин заторопился, доставая из кармана разгрузочного жилета индивидуальный пакет.

– Не надо, Леша. – Голос Мишина еле слышался. – Ты, Леша… ты… руку… дай…

Лукин взял холодеющую ладонь. Ощутил, как дрогнули слабеющие пальцы Мишина. Видимо, он старался их сжать.

– Леха… с тобой… не прощаюсь… мы еще встретимся… железно…

– Конечно, Сережа, не сомневаюсь.

Обескровленные до синевы, губы Мишина дрогнули. Он пытался улыбнуться.

– Конечно… не сомневайся. Встретимся… в аду… А теперь отойди. Я хочу поговорить… с Верой…

Лукин выпустил руку приятеля, но она не упала. Ее взяла Верочка. Наклонилась к Мишину. Тот приоткрыл глаза, но взгляд его был настолько отрешенным, что казалось – он смотрит куда-то внутрь себя.

– Я здесь, Сережа.

– Вера, ты прости… Я грешен. Баб не любил. Считал, что они во всем виноваты… Все зло от них… А оно от нас… От мужиков… сволочи мы…

Он запнулся, не зная, как еще объяснить свой грех. Пробормотал нечто невнятное.

– Ты говори, Сережа, будет легче.

– Легче не будет. Меня, Вера, убили…

– Зачем ты так? – Она сжала его вялые пальцы. – Все обойдется.

– Не надо, я не боюсь. Сам убивал. Меня убили. Добро дошао… до пекао…

Верочка не сразу поняла, в чем дело, и подумала – он бредит. Потом вдруг вспомнила фанерку с кроваво-красной надписью, поздравлявшей с пришествием в ад – в зону зла.

Спазм жалости сжал горло. Она не плакала, когда хоронила мужа и сына. Она просто умерла вместе с ними – вся, без остатка. Сейчас вместе с Сергеем умирала еще какая-то часть ее души, отогревшаяся и оттаявшая в общении с Лукиным.

– Вера, – голос Мишина был просящим. – Сволочь я. Сам знаю… но ты за меня пошла бы? Скажи…

Она сжала его руку сильнее.

– Конечно, Сережа.

– Спасибо, Вера… Ты теперь иди заЛукина…

Она хотела что-то сказать, но он закрыл глаза. Рука его слабо дернулась и застыла…

Крюков стоял над телом Мишина, опустив ствол автомата к земле. Он молчал, строго поджав губы. Он не знал, что переживают остальные члены группы, собравшиеся рядом с убитым товарищем, но никогда и никому не признался бы, что не испытывал при этом никаких особых чувств.

Крюков был безразличен к случившемуся, принимал его как неизбежное зло, которое в одинаковой мере могло коснуться любого из них, в том числе и его самого. Конечно, Крюков сожалел, что произошло несчастье. Оно не только снижало боевую силу и без того небольшого подразделения, ко всему создавало неудобства, связанные с необходимостью хоронить товарища. Иных чувств полковник себе позволить не мог и не позволял. Он знал, что слова «Добро пожаловать в пекло», которые они совершенно случайно обнаружили в начале пути, очень точно отражали истину, правящую на любом полигоне смерти, именуемом полем боя.

Сказать, что Крюков был жесток к своим людям, – неверно. У военных особый склад ума и характера. Для них жизнь и смерть – явления довольно абстрактные, описываемые не в эмоциональных образах, а цифрами. Планируя боевую операцию, командиры заранее предполагают, сколько человек должны поразить бомбы, сколько – снаряды, и выбирают условия, чтобы жертв было как можно больше. Они не жестокив таком поиске. Они -рациональны. Ведь в то же самое время они подсчитывают, сколько потребуется укрытий для своих, чьи жизни необходимо сохранить и сколько надо подготовить врачей и коек в госпиталях для тех, что окажутся ранеными.

Что поделаешь, люди, чьей профессией стала война, живут не чувствами, а рассудком, холодным, безжалостным. Командир не может позволить себе привязываться к подчиненным, поскольку такая привязанность делает его слабым. А проявлять слабость Крюков не имел права: операция еще не окончена, под его рукой остались люди, которых необходимо вывести в безопасную зону, которым он не должен позволить расслабиться.

– Все! Собрались! Уходим!

Подталкивая Галеба стволом автомата в спину, Лукин подвел его к Крюкову:

– Вот еще один. Что с ним делать?

Крюков взглянул на Кэмпбела.

– Кто этот человек?

– Коллега. – Кэмпбел тяжело вздохнул. – Салах эт Дин.

– Говорит по-английски?

– Да, говорит.

Это ответил сам Салах эт Дин. Крюков посмотрел на него.

– Тем лучше. Нам будет проще договориться.

– Я не намерен ни с кем договариваться. – Салах эт Дин демонстрировал строптивость и дерзость.

– Поначалу выслушайте. – Крюков говорил спокойно. – Нам от вас ничего не нужно. Просто вам самим предстоит выбрать жизнь или смерть. Мы сейчас уходим. Единственное условие – вы дадите слово не стрелять нам вослед.

– Мистер Салах, я уже дал им такое согласие. – Кэмпбел говорил с усталой обреченностью. – Мы проиграли, это надо признать.

– Согласен. – Салах эт Дин мрачно кивнул Крюкову. – Ваша взяла.

Крюков повернулся к Кэмпбелу. Приложил два пальца к шлему.

– Мои лучшие пожелания вашей невесте.

– Спасибо.

Верочка мельком взглянула на англичанина, но не узнала в нем щеголя, который все время сопровождал генерала Хейга, и они часто встречались в Брюсселе. Кэмпбел, в свою очередь, не узнал в моложавом мужчине женщину, на которую не раз обращал внимание…

Демин тем временем прихватил канистру и облил стены домика комсостава бензином. Поджег бумажку, швырнул к окну. Пламя занялось сразу, с подвыванием и хрустом стало пожирать барак.

Кэмпбел стоял, прикрыв глаза ладонью, как козырьком, и смотрел на огонь. Трудно сказать, что он думал в ту минуту, но проигрыш явно не подарил ему радости.

– Удачи, майор. – Крюков сел в машину. – Встретите Эшли, передайте привет от Питера Райта. Не забудете?

– Такое не забывают… полковник Иванов.

Крюков повернулся к Верочке.

– Тронулись!

Вспыхнули фары дальнего света. Их лучи заметались по дороге, бросаясь то влево, то вправо, высвечивая ее крутые изгибы. Когда джип подъезжал к воротам базы, Крюков тронул Лукина за плечо.

– Давай отходную, Алексей!

Оранжевый клуб огня вспух над ангаром. Дымный гриб, кучерявясь и разрастаясь в размерах, поднялся к небу. Они уже спускались в долину Тузлава, а над плато все еще бушевало пламя пожара. Оно бешено металось по сторонам, бросая отсветы на низкие брюхатые тучи. Пласты смолистой сажи взлетали над огромным кострищем и кружились над ним, будто стая голодного воронья.

При выезде в долину Кривудава, преграждая машине путь, стояли два солдата в касках и бронежилетах – один справа от проезжей части, другой – слева от нее.