Верочка чувствовала – вести спор с Лукиным трудно. Что-то не вязалось в его рассуждениях с ее убеждениями, но доказать справедливость своейправды она не могла. Хотя и принимать все, что говорил Лукин, не хотела.

– Хорошо. Все же согласись, что существуют такие общие понятия, как честность, совесть…

– Существуют, – Лукин согласился с ее утверждением без сопротивления. Но тут же добавил: – Только в жизни преуспевают бессовестные. Честным трудом миллиард не заработаешь. Зато его можно украсть у тех, кому этого не позволяет сделать совесть. Еще один факт. К власти над обществом люди приходят не в силу компетентности, а в силу наивысшей бессовестности.

– Ты состоял в партии?

– Имеешь в виду убеждения или членство?

– Членство.

– Состоял.

– И ушел?

– Я не уходил. Это отцы партии разбежались по сторонам, оставив меня одного. Так бывает, когда трусоватые ребята собираются проучить пацанов соседнего двора. Они сбиваются в хевру, идут, грозят, потом, когда увидят противника, вдруг брызгают по сторонам. А самый глупый и доверчивый остается один на один с чужаками. Что он может поделать?

– Ты разочаровался в коммунизме?

– Почему?

– Развалилась партия. Ее вожди оказались подонками. Они морочили людям головы идеями, в которые сами не верили. Жили за счет того, что обирали простаков. Потом вообще всех ограбили и разбежались…

– Развалившаяся партия и коммунизм – явления разные. Коммунизм – наивная мечта о справедливости. Не больше. Так же как не одно и то же христианство и клир. Попы-инквизиторы, попы-ворюги, пьяницы, расстриги известны с давних пор, но разве это отвращает людей от веры?

– Только не надо говорить, что ты так думал во все времена. Ты ведь верил в коммунизм?

– Верочка! Никто не рождается сразу с мыслями, которые приобретает к старости. В коммунизм я не верил. Я просто был убежден, что это самая человечная организация общества. Но теперь понимаю – коммунизм в нынешних условиях неосуществим.

– Почему?

– Капитализм, который у нас красиво именуют «рыночной экономикой», зовет человека к личному счастью. Людям говорят: хватай, покупай, жри в три горла. Делай все, что хочешь – это твое право. Право денег. Чтобы выглядеть лучше капитализма, теоретики коммунизма пообещали народу удовлетворять его постоянно растущие потребности. И никто не признался, что это лозунг хапуг…

– Значит, светлого будущего не будет?

– При жизни нашего поколения? Нет. Мы вынуждены жить светлым настоящим, среди рыжих шакалов.

– Почему не волков?

– Волк – охотник. Он сам загоняет и берет добычу. Шакал предпочитает держаться возле других хищников. Он для нападения выбирает престарелых, слабеющих. У таких утянуть кусок из-под носа и не получить за это сдачи, значительно проще и безопаснее, нежели охотиться самому.

– А к кому относимся мы?

Верочка вновь возвращалась к вопросу, с которого начался разговор.

– К волкам, конечно.

– Шу-шу-шу! Как бабки на лавочке.

Недовольно ворча, к собеседникам подошел и сел рядом Мишин. Он поднялся с места, где только что отдыхал, но автомат по привычке принес с собой.

– Чем недоволен? – Лукин пытался выяснить, почему разворчался приятель.

– Мы вроде бы тихо.

– Ночью спать надо.

– Неужели мешали?

– Нет, просто ваш треп заинтересовал. Ну и тему выбрали! Коммунизм, демократия… На кой черт трясти ветхие половики? Все это мы давно проходили на семинарах. А ты, Верочка, зря себя терзаешь. Мы самые нормальные люди со здравым складом ума. И нет в нас комплексов. Мы просто хорошо понимаем, что происходит в жизни. И правильно выбираем манеру поведения. Подумай сама, что было. Сперва нас втянули в войну. Так? И даже не в одну. Был Афган. Была Чечня. Потом отцы-правители вышвырнули нас за ненадобностью, как навоз из хлева. Что ж, мы их условия приняли. В чем нас можно винить?

– Шли бы вы оба отдыхать. – Лукин недовольно вздохнул. – Я на службе…

Верочка на эти слова не обратила внимания.

– Сережа, все же так ли мы хороши?

– Какие есть, и упрекнуть нас не в чем. Мы не воруем исподтишка. Это право себе в России присвоили политики – советники президента, генеральные прокуроры, господа министры. Мы свое берем в честной драке. И будем брать…

– Что ты имеешь в виду?

– А то. Вернемся домой, я там еще и банк раскурочу. Почему нет? Опыт кое-какой имеется.

Оказалось, в ту ночь не спал никто. Встал и, потягиваясь на ходу, подошел Крюков. Спросил, обращаясь сразу ко всем:

– Об что спор, господа офицеры?

– Да вот… – Мишин не знал, как лучше объяснить суть их дискуссии. – Верочка старалась выяснить, кто мы – благородные рыцари или обычные разбойники…

– И на чем тянет остановиться?

– Спорим.

– Вы знаете, чем русские отличаются от других народов? В первую очередь наивностью, склонностью к рассуждениям и излишней доверчивостью к словам.

Все молча слушали командира. Он выбрал место поудобнее и присел.

– Сколько я сталкивался с англичанами, французами, с итальянцами, те себя никогда не мучают философией.

– Разве плохо порассуждать? – Верочка задала вопрос с видом примерной ученицы, требовавшей доказательств утверждению, что дважды два есть четыре.

– Не плохо. Бессмысленно. – Крюков удрученно вздохнул. – Рассуждения не меняют действительности, но жизнь от них делается тошнее. Какие мы, к черту, рыцари? По большому счету просто подонки. Хуже того, втянули в грязное дело милую женщину. Не думай, Сергей, что ей нравится быть крутой. Она такой стала от безысходности. Если точнее, то ее такой сделала безысходность.

– Я бы так не стал говорить.

Объяснения, сделанные Крюковым, задели Демина за живое, и он выглядел обиженным.

– Почему?

– Противник стреляет в нас, мы в него. Условия равные. И беда тому, кто менее удачлив, чем мы.

– Не стоит оправдываться, Юрий Петрович. «Они стреляли, мы стреляли…» Наделе все проще. Нам, если на то пошло, до фонаря, что происходит и произойдет на этой земле. Бегать и стрелять здесь нас заставили деньги.

– Но…

– Демин, давайте договоримся принимать правду с открытыми глазами. Мы здесь не по патриотическому велению душ. Не бескорыстные искатели приключений. Нас собрал и привел сюда запах денег. Больших денег. Мы – наемники. "Если нам заплатили бы не православные – не знаю, верят ли те, кто нас нанял в Бога, – а мусульмане, мы бы то же самое сделали для них. Или не так?

– К чему вы это, командир?

Демина задевало такое оголенное определение дела, которым они занимались. Люди даже перед собой немного лицемерны. Одни только говночисты знают, что им выпала доля копаться в дерьме, и копаются в нем, не стесняясь этого. Все остальные, делая даже говенные дела, убеждают себя в том, что осчастливили человечество одним своим появлением на свет. Так устроена наша психика. Даже собственные преступления мы готовы объяснять так, чтобы те выглядели простительными.

– К тому, чтобы никто из вас не унижал себя в мыслях, считая, что дело, за которое мы взялись, нечестное…

– Но не очень моральное, разве не так?

Теперь спросила Верочка.

– Милая, о какой морали можно вести речь? Что это вообще такое? Если на воровской малине, на конспиративной встрече три пахана принимают решение провести «стрелку» и перемочить противников – мораль обязывает такое считать преступным. Это осуждают все – политики, пресса, законопослушные граждане. Но вот в Кремле, на такой же конспиративной встрече, президент и его камарилья… Называть фамилии? Нет? Конечно, вы их знаете. Так вот, камарилья принимает решение вызвать на «стрелку» целую Чечню, замочить побольше чеченцев, нисколько не жалея своих, – это что, морально? Нет? Почему же тогда Конституционный суд России сказал: все нормально, президент имеет право принять решение и послать на убой своих избирателей. Даже если это все ради собственного интереса. Вот и цена морали, в которой воровские паханы осуждаются, а паханы государства – поддерживаются законом.