Постепенно и эти желания начали медленно угасать.

Сперва Мишин старался как можно реже касаться ног любовницы. Пытаясь избавиться от волос, Елена Андреевна регулярно брила голени, и прикосновение к ним, особенно в сумраке, создавало впечатление, что касаешься щетки. Его стали раздражать темные усики над ее верхней губой. Поначалу Мишину даже нравилось ощущать их при поцелуях. В этом было нечто возбуждающее, пикантное. Но постепенно новизна ощущений утратилась, а эталоны молодости все меньше совпадали с тем, что он находил в стареющей женщине.

Они медленно отдалялись друг от друга. Процесс естественный, более того закономерный, однако принять его как должное было крайне трудно. Для Мишина он сопровождался разочарованием, для Елены Андреевны становился трагедией…

После выпуска из училища женщины не занимали особо большого места в жизни Мишина. Они появлялись и уходили, ничего не требуя, не предъявляя претензий, не оставляя о себе прочных воспоминаний.

Проводница в скором поезде Москва – Ашхабад, круглолицая и мягкая, изобретательная и ненасытная. Она выжимала из Мишина елейное масло в течение трех суток, пока тот не стал похожим на собственную тень с ввалившимися щеками и синими кругами под глазами. Как ее звали? Он помнил сам факт, но не ее имя.

Официантка гарнизонной столовой. Кажется, Ася. От нее всегда пахло ванилью. Она любила целоваться, но делала это неумело, сухими, туго поджатыми губами.

Потом была Зоя Семеновна, стоматолог гарнизонной поликлиники, интеллигентная хабалка и матерщинница. Она приходила в экстаз и плыла, когда Мишин в минуты близости называл ее курвой, подзаборной шлюхой, вокзальной дешевкой. Было странно видеть, как эти слова преображали уравновешенную даму, приводили ее в состояния сексуального бешенства.

О женитьбе Мишин всерьез задумался только после увольнения из армии. К тому времени он решил, что пора кончать с кобелированием и создавать семью. Как ни странно, думая о возможности появления детей, он хотел, чтобы это были две девочки.

Еще одна проблема, которая в случае удачного выбора невесты могла решиться как бы сама собой, заключалась в обретении постоянного местожительства. Российские офицеры в большинстве своем служат на положении сторожевых псов: в гарнизонах у них еще бывает своя конура, но после увольнения в запас оказываются вообще без крыши над головой.

Уволившись, Мишин приехал в Москву к сестре Соне.

От Белорусского вокзала он двинулся вниз, к центру города по Первой Тверской-Ямской, которая некогда была частью улицы Горького.

Мишин шел и не узнавал проспект, который привык считать самым московским. После долгого отсутствия улица настолько преобразилась, что потеряла типичные черты, присущие российскому городу. Бросалось в глаза, что здесь по тротуарам не ходили зачуханные ханурики и бродяги, в новое время обретшие благозвучное прозвание «бомжей». Экзотическое звучание этого слова сразу поставило его в один ряд с благородно-благополучными дворянскими званиями «паж» и «дож».

Да и сам Мишин ощущал себя на этой улице жителем покоренной супостатом державы. Заморские Робинзоны, наплевав на язык и обычаи российских Пятниц, учреждали на Тверской-Ямской собственные порядки, прививали ей свои нравы и вкусы.

Дома здесь сверкали блеском стекла витрин, гранитной облицовкой, оглушали словами чужеземных названий. «Palace Hotel», "Торговый дом «Дагиш», «Boss», «Вета-Тусор», «Жак Десемонт»…

Куда-то исчезли, растворились в небытии некогда известные магазины, проигравшие партию приватизации господам Гайдарам и Чубайсам. Некоторые победители, словно в насмешку, оставили на фасадах старые названия, добавив к ним собственные фамилии. Детский универмаг «Пионер» теперь значился как «Пионер-Шнайдерс-одежда». Дальше снова маячили вывески с загадочными словами вроде «Клопей», «Стэнли», «АНТО exclusier». Вот попробуй угадай, что тебе предлагает дядя с Синайского полуострова, особенно если ты видишь вывеску «Патио-Паста» с противоположной стороны улицы.

Все здесь противопоставляло себя русскому человеку, не было родным ни татарину, ни мордвину. Все отторгало их не только духовно, но в полном смысле физически.

Проходя мимо торгового заведения с огромными зеркальными дверями, Мишин решил заглянуть внутрь. Не для того чтобы купить себе нечто необходимое, а просто так, как иногда говорят, для балды. Едва он открыл двери и переступил порог чертога торговли, путь внутрь ему перекрыло широкоплечее существо в элегантной фирменной форме, с мордой-задницей – безволосой и красной. Страж то ли понял, что человек прется в заведение для балды, то ли счел, что тот некредитоспособен в масштабах цен их магазина, но намерение не пущать чужака дальше порога выказал со всей ясностью. Шипящим голосом пресмыкающегося он пугающе прошипел:

– Тебе сюда не надо. Понял?

И выставил брюхо-грудь, загораживая проход.

Мишин смерил взглядом верзилу, увидел его мутные ленивые глаза и беспечную красную шею, понял, что мог бы одним ударом срубить это бревно под корень, положить его врастяжку, потом пройти внутрь торгового зала, небрежно швырнуть кассиру миллион рублей за новую шляпу, повернуться и гордо уйти. Но связываться с дерьмом в день приезда совсем не хотелось. Кстати, и шляпа была ему не по карману. Однако оставлять без ответа хамство он не пожелал.

Глянув в упор на стража дверей, Мишин вытащил из кармана мятую бумажную сотню, сунул ее в нагрудный карман куртки охранника, прихлопнул ладонью.

– Прости, друг, что заставил с дерева слезть.

Повернулся и ушел. Верзила, ошеломленный случившимся, обалдело стоял за зеркальным стеклом. Реагировать на подобные случаи он не был обучен, а сам придумать что-либо остроумное не мог.

Идти по Тверской до Манежной площади пропало желание. На «Маяковской» Мишин вошел в метро и отправился в Отрадное, где жила сестра. Ехал и внутренне кипел, не в силах сдержать и погасить раздражение. Думал злорадно: погодите, появится смелый генерал… А он появится. И тогда мы посмотрим.

А пока, господа, ждем-с…

Дома он вошел в ванную комнату. Разделся. Встал ногами на мягкий коврик. Посмотрел на себя в зеркало. Потрогал щеки, убеждаясь, что щетина уже успела прорасти. Потом принял душ, старательно намыливаясь мочалкой. Эту процедуру пришлось повторять несколько раз, пока после очередного ополаскивания на коже под пальцами перестали появляться катышки жирной грязи.

Отмывшись, он насладился контрастным душем, пуская то обжигавший тело кипяток, то охлаждался ледяными струями. Потом побрился.

После ужина, утомленный впечатлениями дня, Мишин завалился спать. Проснулся в половине шестого. Открыл глаза, увидел над собой белый потолок, пятирожковый светильник с лимонными абажурчиками и выругался. Почти год по воле хмырей-политиков, привыкших спать в тепле под белыми потолками на мягких постелях, он вынужден был валяться в грязи вонючих городских подвалов Грозного непонятно для чего и ради чего.

В Москве пришла мысль о женитьбе. Он заприметил понравившуюся женщину – ее звали Надеждой, – в первое свое посещение сестры. После обеда с газетой в руках Мишин прилег на диван. В прихожей прозвенел звонок.

– Открыть? – крикнул он сестре.

– Лежи, я сама.

Она вышла из кухни, вытирая руки льняным полотенцем. Открыла дверь. В прихожую на волне густого запаха дорогих французских духов влетела молодая женщина.

– Сонечка, здравствуй!

Через открытую дверь Мишин видел гостью. Она не стояла на месте, а все время пританцовывала, полная энергии и кипучей веселости. В сторону Мишина она не глянула, должно быть, о его присутствии в квартире даже не догадывалась, а потому держалась свободно и естественно.

– Сонечка! Я собралась в отпуск. Можно тебе ключ оставить?

– Что за вопрос? Конечно…

Когда соседка упорхнула с той же быстротой, что и появилась, Мишин отложил газету, встал, вышел на кухню. Бывает так, что, бросив всего один взгляд на женщину, мужчина начинает испытывать к ней влечение.