Теперь я знаю, что в тот день Курбановы приходили свататься к маме. А тогда не знала. Мама не хотела выходить замуж второй раз. Она плакала.

– Умер он! Умер, – говорила бабушка. – Хватит плакать! Мертвые не воскресают, из земли не встают. Ты еще молодая. Тебе замуж надо выйти… Что молчишь, а? Кого ты ждешь? Покойника ждешь?

– Иншалла, на том свете встретимся, – ответила мама.

– Рот свой закрой! – крикнула бабушка. – Бессовестная какая, а! Как я тебя воспитывала?! Плохо воспитывала! На том свете, ты смотри на нее! Ты на этом свете замуж выйдешь, а на том со мной встретишься, когда я умру! У-у-у, какая, ты только посмотри!

Мама стояла возле печки в синей юбке и плакала.

– Ничего, плачь, – говорила бабушка и дышала как чайник, когда он кипит. – Невестам плакать положено. Плачь… Ты видишь, какая твоя мать сумасшедшая? – спросила меня бабушка.

Зачем маме с покойниками встречаться, не понимала я. Зачем она хочет умереть? Она правда, что ли, сошла с ума?

– Мама, я не хочу без тебя жить с бабушкой, – заплакала я. – Она злая, меня палкой бьет. Я с тобой хочу.

– У-у-у, – снова заукала бабушка. – Какие обе неблагодарные, ты только посмотри… Что мать, что дочь. У-у-у…

Не люблю я этот звук. Птица так ночью на дальней горе кричит. Мне страшно всегда бывает, когда слышу. Когда бабушка укает, мне кажется, та птица в кувшин для масла попала и кричит оттуда.

В обед, когда халва уже застыла на тарелках, пришли Курбановы – женщина и мужчина. В соседнем селе тоже жили похожие люди. Они сняли галоши за дверью и вошли в большую комнату. Бабушка встала с подушки, пошла к ним навстречу. Женщина взяла ее за руку, и громко поцеловала в щеку. Она улыбнулась. Я посчитала – у нее было два золотых зуба. Какие, значит, богатые эти Курбановы. У бабушки нет золотых зубов, а пустые места спереди есть.

– Салам алейкум, – дедушка тоже подошел и пожал руку мужчине.

– Алейкум салам, – ответил тот.

Дедушка в тот день надел белую рубашку и сверху пиджак. Они пошли в главную комнату – там было много ковров и ваза с ненастоящими цветами, гостей мы водили туда. Женщина осталась с бабушкой.

– Женщина, еду неси, да, – приказал дедушка добрым голосом. Он всегда притворяется, когда к нам приходят гости.

– Айша… – позвала бабушка.

Мама взяла большую тарелку с мясом и ушла в главную комнату. Эта женщина Курбанова так посмотрела на нее, как бабушка смотрит, когда галоши на базаре выбирает.

Я сидела на полу и играла в платок – раскладывала его и так, и так.

– Говорят, Шапири дочку в город на учебу отправила, в университет, – сказала женщина.

– Аман… – сказала бабушка.

– У ее брата, дяди своего, говорят, жить будет.

– Аха-ха-ха, – кивала головой бабушка, доставая из кастрюли хинкал.

– Это что за девочка? – Женщина подошла ко мне и улыбнулась. У нее было большое круглое лицо и голубые глаза, не как у Тамерлана – другие.

– Айшина дочка, – сказала бабушка.

Она тоже притворялась, как дедушка. Женщина покачала головой.

– Она с нами жить будет, – сказала бабушка.

– А с той стороны родственники не захотели? – спросила женщина.

– Кому такая обуза нужна?

Женщина мне улыбнулась. Что она стоит, не уходит, не понимала я. Я взяла платок с пола и закрыла им лицо, чтобы ее не видеть. Она засмеялась.

– Тетя тебе конфеты принесла, – сказала она.

– Не хочу.

Она тоже притворялась. Лучше я пойду с могилы возьму.

– Избалованная, да? – спросила она, выпрямляясь.

– Одна-единственная внучка. Что делать? – ответила бабушка. Честное слово, как она любит при гостях из себя строить.

– Скоро вырастет, – сказала женщина.

В комнату пришла мама. Она взяла еще тарелки и ушла.

– Когда там накроешь, нам тоже здесь накрой, – сказала бабушка. Хоть она и притворялась, я все равно знала – она злится, что мама все делает так медленно.

– Хадижа, иди сюда, – позвала бабушка таким голосом, как будто съела много халвы. – На тебе, – она дала мне конфету. – Как бабушка тебя любит. Все тут Хадижу любят. Хадижа с нами жить будет…

Бабушка обманывала – она меня не любила.

Сидя в саду у обрыва, я каждый день съедала по куску сахара, взятого из бабушкиного мешка. К обрыву никто не ходил. Меня закрывали стволы деревьев, и увидеть из дома, что я делаю, было невозможно. На другой стороне – через обрыв и через речку – никто не жил. Там были только горы. В то время, когда мы готовились к дядиной свадьбе и когда шайтан заставлял меня воровать сахар, стояло лето.

Я не знаю, почему люди говорят, что лето или зима стоят. Это горы стоят. Лето стоять не может, оно лежит – на горах лежит солнцем, на земле – травой, на деревьях – зелеными листьями. Летом небо тоже стоит – ночью над головой встает и как будто опускается. В темноте гор не видно, а небо совсем-совсем темное, но вот странно, ты все равно видишь, где небо, а где земля. Зимой звезды редко выходят, а летом их сколько хочешь. Говорят, их нельзя считать, бородавки на пальцах вырастут. Я еще удивлялась: как звезды на небе держатся, почему вниз не падают? Может, их Аллах держит?

Когда я совсем маленькой была, думала, их можно отлепить от неба, как муху от клейкой ленты. Я даже в сарае на лестницу залезла, чтобы выше подняться и схватить их. Не получилось. Они, когда ты за ними поднимаешься, тоже поднимаются, не хотят, чтоб их брали. Наверное, надо с горы попробовать, решила я. Только как я ночью на гору пойду, я не знала, ночью ведь никто никуда не ходит. По ночам в нашем селе все спят. Только сверчок не спит – что-то свое поет до утра. Мама говорила, ей мешает. А мне – нет. Мне так нравится – лежать на двух матрасах, дышать холодным воздухом и слушать сверчковые песни.

Почему каждый год приходит зима? Дедушка говорит, они по длине одинаковые – зима и лето. Как он не видит, что зима намного длинней? Лето быстро проходит, все свадьбы в основном играют летом, потому что вокруг красиво и можно ходить в красивой одежде. Туфли можно носить – земля сухая. И невеста может пройти от своего дома до дома жениха и не испачкать подол белого платья. А зимой ветер носится по горам, воет, как шайтан. До чего неприятно… Река молчит – на ней сверху лед. Снега в селе много не бывает, он тонко лежит на земле, но как холодно! Выходишь из дома, ветер залетает тебе под платок, под куртку, толкает назад в дом. Куда идешь? Не разрешаю! А тебе за водой все равно надо. Воды дома ни капли. Ветер еще в кувшин или чайник залетает и воет оттуда. Это шайтан, а не ветер. Хорошо, если из родника вода идет. Земля вокруг него ледяная, идти скользко. А на трубе, из которой вода льется, сосульки висят – длиннее, чем борода деда Ахмеда, и тоже белые. Но бывает, когда совсем холодно, вода из родника не течет. Тогда женщины идут на реку, ломают камнем лед и берут воду оттуда. А что делать? Вот так бывает у нас в селении.

В первый год моей жизни в селе я почувствовала, что лето перестает лежать и уходит. Летом солнце покрывает все горы, но наступает день, когда одним горам достается больше солнца, а другим – меньше. Те, которым не достается совсем, становятся похожи на старых мужчин на годекане. Они постепенно засыпают – горы не спят, только когда солнце. А когда горы спят, кажется, что они умерли. Не люблю, когда в такие дни кричат ослы – и так неспокойно. Я так начинаю переживать, когда уходит лето. Грустно мне становится, воздуха не хватает, дышать не могу. Не знаю почему. Мне кажется, что зимой все умрут. Почему – тоже не знаю. Мне кажется, что зима как будто саван на нас надевает. Я видела однажды такое большое белое покрывало. Оно лежало у бабушки в сундуке. Бабушка сказала, когда она умрет, ее в это покрывало завернут. Я не люблю бабушку, но мне не хочется, чтобы она умирала. Мне не хочется, чтобы умирали горы, речка, чтобы умирало наше село. Как у меня все щиплется внутри, когда я стою возле обрыва и смотрю на белые горы. У меня, знаете, как будто внутри тоже большой комок шерсти. Он щиплется, щиплется, становится большим, пушистым, занимает много места, и мне тяжело дышать.