– Как вас понять? – Телипай ненавязчиво вынуждал Мисюру открыть все карты сразу – так проще было бы выяснить, какими козырями тот располагает.

– Очень просто. Ты хоть раз за годы службы российской демократии задумывался над тем, сколько лет российский офицер живет нормальной человеческой жизнью? Так вот скажу, всего семь лет. Шесть из них пацаненком на иждивении папы с мамой, до того как поступит в школу и затем один год после увольнения в запас, когда ему выдадут выходное пособие. И ты хочешь, чтобы я защищал тех, кто мне создал такую жизнь? Нет, дорогой замповос, офицер в троллейбусе уже поглядывает на часы.

Телипай шевельнул кончиком носа, будто пытался уловить незнакомый запах.

– Что-то не понял.

– Поймешь.

Мисюра круто повернулся – через левое плечо, как винт, который сам себя выкручивал из доски, в которую его закрутили другие по самую шляпку. Потом бабахнул дверью так, что дрогнула тонкая стена. И вышел из штаба.

– Катитесь вы все! И подальше!

Он шел и чувствовал себя наконец-то по-настоящему свободным. От обязательств перед кем – либо, от службы, от денег, наконец. От всего…

Поминок в день похорон лейтенанта Баглая как таковых не было. Просто за одним столом собрались однополчане, для которых в тот день единственным светлым пятном в темном углу жизни, куда их затолкала судьба, была водка. Посиделки не походили на традиционное застолье с прощальными словами о безвременно ушедшем товарище. За столом собрались, бедолаги, зажатые единой бедой, из которой им виделся всего один выход – глухая пьянка. Почти все они прошли через горнило чеченской бойни и уже не верили ни в правительство, ни в бога, ни в черта. Они посмеивались над аллахом, у которого не хватило сил во славу ислама добить их на поле боя. Они здоровались, говоря друг другу «аллах акбар» и слышали в ответ от посвященных насмешливый отзыв: «воистину акбар!»

Эти люди, крещеные боем, уже догадывались, что бригада морской пехоты в ближайшее время обречена на кастрацию и они уже не живут, а доживают последние дни. Потому что их, офицеров, которых не положили в Чечне, доломает, добьет собственное начальство, крушащее армию точечными ударами из далекой Москвы.

Капитан Мисюра сидел в дальнем углу стола в одиночестве, держа рукой уже вторую наполовину устаканенную бутылку. Товарищи знали о его стычке с бело-сине-красным комиссаром и не докучали капитану ни сочувствием, ни выказыванием поддержки.

Только в конце вечера, когда иссякло все, что можно было выпить, и все стали поглядывать на выход, к Мисюре подошел лейтенант Крылов.

– Может пойдем, Олег Борисович? Нам по пути…

– Все, Крылов, пойдем. – Мисюра пьяно ухмыльнулся и трахнул кулаком по столу. – В военные игры я больше не играю. Когда собаку не кормят, она начинает давить хозяйских кур. Думаю, пришло время сорваться с цепи и пустить в ход зубы. Терпел, как дурак, – баста! Теперь начну кусаться.

Они двинулись домой вместе. Мисюра по дороге продолжал рассуждать.

– Знаешь, Крылов, пока тебя служба не замордовала, вылезай-ка из армейской шкуры. Пусть нынешние хозяева жизни походят без нас с голым, неприкрытым задом.

– В смысле?

– А тебе он не ясен? Могу растолковать. Со времен Петра Первого те, кто в стране владели богатствами, считались первыми защитниками государства. Если был дворянином – изволь служить в армии. У нас эту обязанность сбросили на неимущих. На нас, дураков. А я таким себя считать уже не хочу. Наелся. Ты слыхал, что однажды графу Шувалову сказал Ломоносов, которого пригласили во дворец потешить гостей ученостью?

– Не-ет, – честно признался Крылов.

– Он сказал так: «Не токмо у стола знатных господ дураком быть не хочу, ниже у самого господа бога». Вот и я о себе такого же мнения.

Крылов окончил военное училище всего три года назад, но уже года два не связывал будущее с надеждами на продолжение военной карьеры. Правда то, что на нее решил плюнуть ротный – вояка и строевик – его удивило.

– Как же будете жить?

– Пойду в киллеры.

Мисюра произнес эти слова с той долей иронии, которая заставляет сомневаться в истинности ответа.

– На вас мало похоже.

– Почему? Сперва я служил в армии по убеждениям. Когда попал в Чечню, понял – меня там заставляли стрелять за деньги. И стрелял, поскольку платили. Только удивлялся, как солдаты не понимают, что на их крови и смертях кто-то круто богатеет. Теперь вот думаю, почему государство может покупать мое умение стрелять, а продать его частнику я боюсь?

– Круто вы, Олег Борисович.

– Да уж как умею.

– Если вы всерьез, то могу порекомендовать на выгодное хорошее дело.

– Будет хороший куш – порекомендуй. Буду рад.

Мисюра бросил слова по инерции, не придав им серьезного значения. Мало ли что можно брякнуть под горячую руку да еще с крепкого бодуна?

Однако разговор имел продолжение.

Два дня спустя субботним утром на квартиру к Мисюре зашел Крылов. Понизив голос, сказал:

– Олег Борисович, с вами желает потолковать Барсов. Артем Сергеевич. Вы его знаете?

– Слыхал, но лично не знаком.

Барсов в Океанке был человеком известным.

– С чего вдруг я ему понадобился?

– Даже и не знаю что сказать. Просил, и все.

Отвечая, Крылов выглядел слишком искренне. Было похоже, что он все же знал, о чем пойдет речь, но раскрывать чужой интерес не собирался.

Встреча состоялась в стороне от поселка в местах, куда местные жители выезжали на рыбалку. Двадцать минут Крылов гнал легкую моторку по глади широкой реки. У Красного мыса за перекатом направил суденышко к берегу.

Моторка подлетела к косе, сбросила ход, со скрипом ткнулась в песок носом и остановилась. Треск двигателя умолк.

На зеленом пригорке горел костер. Над огнем, приспособленный на треножнике, висел большой закопченный котел. Рыбаки готовили уху.

От костра поднялся и двинулся к причалившему суденышку большой крепкий мужчина – метр восемьдесят шесть ростом, сто двадцать – в обхвате груди, по меньшей мере девяносто пять на весах. Он шел походкой борца, выходившего на ковер перед схваткой: широко расставив руки и слегка косолапя.

Не доходя до моторки прогудел зычным голосом:

– Прошу к нашему шалашу. В самый раз под ушицу поспели.

Когда Мисюра выскочил на берег, подошедший протянул ему руку.

– Барсов. Будем знакомы.

Рука была крепкой, ладонь – огромной.

– Олег, – представился Мисюра. – А вы Андрей Сергеевич, верно?

– Точно. И давай сразу на ты… Без церемоний.

Барсов указал на бревно, лежавшее в стороне от костра.

– Пойдем туда, посидим. Пока ушица кипит, потолкуем немного.

Они прошли к кругляшу, большому, гладко обкатанному водой и выброшенному ей же на берег. Сели рядом.

– Закурим? – Барсов протянул Мисюре пачку сигарет «Кэмел».

– Спасибо, не балуюсь.

– Уважаю. – Барсов помолчал и вдруг спросил. – У вас в батальоне неприятности?

Вопрос прозвучал сочувственно, но Мисюра не терпел сострадания. Ему казалось, что оно унижает мужчину. Ответил с усмешкой.

– Нормально. Нас бьют, а мы крепчаем.

– Ну, положим, не все крепчают. Слабые даже стреляются.

– Имеете в виду лейтенанта Баглая? Так он еще был пацан, а его подряд носом в грязь. Все сразу обрушилось – служба, ушла жена. Хотя я на его месте не себя, а этого грузина шлепнул.

– Грузин причем?

– Разве не он сбил с толку Светку? Молодая девка, без опыта…

– Не надо, капитан, ты ее не оправдывай. Чхония виноват, что внедрился в нее своим корнем. А так он ее не насиловал, даже не кадрил. Вспомни, как говорят: «Сучка не захочет, кобель не вскочит». Эта Светка была та еще курва. Уверен, грузин у нее не первый и далеко не последний. Она поставила целью вырваться отсюда в Россию любой ценой. Короче, Чхонию она сама зацепила, сама подставилась…

Мисюру, все, о чем говорил Барсов, неприятно задевало. Все же речь шла об офицерской жене. Над сознанием довлели образы, облеченные в слова: «жена Цезаря вне подозрений», «жены-декабристки», «боевые подруги». И пересилить свои убеждения, поменять их на другие, которые были бы ближе к истине оказывалось крайне трудно.