Эти ребята так уверены в своем месте в жизни, так убеждены в своих достоинствах и своем будущем, что им совершенно ничего не требовалось доказывать.

– Это тот же самый парень с пляжа. Чем угодно поклянусь, – закончила Фрэнки, когда они с Триш доплыли до конца дорожки.

Триш, если вы помните, ее соседка.

– Быть не может, – тяжело выдохнула она.

– Это он, – произнесла Фрэнки.

– Тот, который забрал у тебя мороженое? У которого ты не спросила имени?

– Да.

– И вы бросились друг другу в объятия?

– Он меня не вспомнил.

– Да брось.

– Никто из них меня не вспомнил, Триш.

– Ты шутишь.

– Ни Дин, ни Мэттью, ни этот Альфа. Как будто я невидимая.

– Как будто ты была невидимой, – поправила ее Триш. – А теперь нет.

– Потому что у меня выросла грудь? Да ладно. Им приходится время от времени смотреть на лица девушек. Как они иначе собираются нас различать?

Триш рассмеялась.

– Готова поспорить, что, если бы все начали носить корректирующее белье или пуш-апы, парни в этой школе не смогли бы узнать половину женского населения. Разве ты не замечала, что они всегда говорят, обращаясь к твоей груди?

– Нет.

– Ну, у тебя в прошлом году и груди-то толком не было, только не обижайся. Но они поступают именно так. Они говорят с… твоими прелестями. Если ты понимаешь, о чем я.

– Да не может все дело быть в них.

– Может.

– Ну серьезно.

Триш подтянулась и выбралась из воды.

– Ладно, ты права. Мэттью не вспомнил тебя, потому что он важная персона в кампусе. Он думает только о людях своего круга и не обращает внимания ни на что другое, даже если это прямо у него под носом. За исключением девушек, которые ему нравятся.

– Что ты, он не такой.

– Как хочешь. А вот насчет Дина ты права. Он врет. Этот Дин постоянно пытается сделать вид, что он важнее, чем он есть. Он делает вид, что не узнает тебя, потому что так он может почувствовать себя главным в разговоре.

– Но зачем это ему?

– Потому что ты нравишься Мэттью, вот почему. А Дин чувствует угрозу во всем, что может отвлечь Мэттью.

– Хорошо, что твоя мама мозгоправ.

Триш выжала воду из волос.

– Да, неплохо. Перейдем к третьему пункту. Не может быть, чтобы этот Альфа тебя не помнил. Вы с ним флиртовали на пляже всего две недели назад.

– Я даже упомянула об этом, но он только отмахнулся. Как будто это был не он. – Фрэнки тоже вышла из воды и вытирала ноги полотенцем.

– Зачем ему так себя вести?

– Не знаю.

– Но тот парень с пляжа знал, что ты учишься в Алабастер, да? То есть, если это тот же парень, он знает, что ты та девушка.

– Я знаю. – Они вошли в сауну, наполненную запахом кедра, и улеглись на полки.

– Ты расстроена? – спросила Триш. – Он тебе нравится?

– Я бы… – задумалась Фрэнки. – Может быть… Но я была с Мэттью Ливингстоном.

Триш встала и поправила полотенце.

– Поэтому Альфа и сделал вид, что не помнит тебя. – Триш снова вытянулась на полке.

– Почему?

– Потому что ты была с Мэттью.

– И?

– И то, что Мэттью говорил с твоей грудью, а когда Мэттью говорит с чьими-то прелестями, все конкуренты могут отойти в угол.

– Фу.

– Ну, как-то так.

– То есть Альфа уступил Мэттью?

– Мэттью… Как бы сказать. Если бы у меня не было Арти, я бы ему не отказала. Ни одна девушка в Алабастер не отказала бы ему. Он же Мэттью Ливингстон. Так что у Альфы было право первенства, но он отступил, потому что ты оказалась с Мэттью Ливингстоном.

– Ты говоришь, как будто я кусок мяса.

– Нет, конечно, что ты. Я просто тебе завидую.

– Как?

– Я бы не отказалась, чтобы парни ссорились из-за меня. Мне даже еще нет шестнадцати, а я все равно что замужем.

– Я даже не уверена, что нравлюсь ему, – вздохнула Фрэнки.

– Которому?

– Любому. Мэттью.

– Не думаю, что Альфа заговорил с тобой на пляже только ради мороженого.

Фрэнки потянулась.

– Может быть, не настолько он и альфа-самец, если вот так отступил.

– И я о том же, – сказала Триш.

На следующей неделе Фрэнки несколько раз видела Мэттью в столовой с ребятами-старшеклассниками. Но когда ты в девятом классе – ты не можешь так просто подойти к ним и при всех поздороваться. Однажды он пробежал мимо нее, переодетый для футбольной тренировки с парой бутсов в руке.

– Опаздываю! – улыбнулся он ей, обернувшись на бегу, и унесся по направлению к полю.

Ох, какие у него ноги.

Может, она и не заинтересовала его? Фрэнки задумалась, провожая его взглядом. Может, она для него слишком маленькая?

Может, она разонравилась ему, когда напомнила Дину о споре из-за «Пиратов Карибского моря»?

Всю неделю она старалась не думать о нем и занималась учебой. На выходных они с Триш и Арти поехали в город поиграть в фрисби.

В начале второй недели занятий Фрэнки решила отказаться от латыни и выбрала предмет под названием «Города, искусство и протест», обещавший быть интереснее. Вела его мисс Дженссон, недавно пришедшая в Алабастер. Она носила расшитые бусинами свитера и необычные юбки. Мисс Дженссон получила степень магистра истории искусств в Колумбийском университете. Она говорила всем, что сбежала в Алабастер из Нью-Йорка, но на уроках она только и делала, что обсуждала Нью-Йорк. Забавно.

Это был первый предмет на памяти Фрэнки, который нельзя было описать одним словом. Французский. Биология. Латынь. История.

Мисс Дженссон рассказывала о разных городах и их концепциях. Об отличиях городов, растущих естественным образом, от маленьких, специально спланированных поселений, таких как кампус Алабастера. Ученики читали архитектурную критику, историю Парижа и изучали Паноптикум – тюрьму, спланированную философом Иеремией Бентамом, жившим на рубеже восемнадцатого – девятнадцатого веков, но так никогда и не построенную.

Архитектура Паноптикума позволяла охране наблюдать за узниками так, чтобы те не знали, смотрят на них или нет, и в итоге те начинали чувствовать, что за ними постоянно следит некое вездесущее существо. Другими словами, все узники Паноптикума знали, что в любой момент на них могут смотреть, так что в итоге требовался минимум охраны. Паноптикум внушил бы своим обитателям настолько всеобъемлющее чувство паранойи, что они сами бы начали себя охранять.

Мисс Дженссон задала ученикам прочитать выдержки из книги «Надзирать и наказывать», в которой Мишель Фуко использует идею паноптикума в качестве метафоры западного общества с его страстью к стандартизации и наблюдению. Это значит, что мы проводим свою жизнь в среде, которая работает как паноптикум. Школы. Больницы. Заводы. Офисные здания. Даже городские улицы.

За вами всегда кто-то наблюдает.

Или, возможно, кто-то наблюдает за вами.

Или вам кажется, будто кто-то наблюдает за вами.

Таким образом, ты следуешь правилам, независимо от того, следят за тобой или нет.

Ты начинаешь думать, что за тобой следит нечто сверхъестественное. Что наблюдатель знает о тебе такие вещи, которых ты никогда никому не рассказывала. Даже если наблюдатель – всего лишь директор частной школы. Или восемнадцатилетний школьник.

Или пятнадцатилетняя девушка, притворяющаяся восемнадцатилетним школьником.

Это постоянная паранойя. Как то жуткое чувство, когда тебе кажется, что отец знает о том пиве, хотя ты выпила его четыре дня назад, и нет никаких признаков того, что отец в курсе.

Или закрываешь за собой дверь туалета, даже если ты одна в доме. Или когда у тебя новый парень, а ты у себя в комнате ковыряешь в носу – и думаешь, что это мерзко, и что каким-то образом твой парень это увидит и бросит тебя – такую мерзкую, – как только вы встретитесь в следующий раз. А еще ты как будто слышишь голос своей бабушки, которая напоминает, что надо пользоваться салфеткой. И та жуткая девчонка-заводила – ты помнишь ее мерзкий голос, когда в пятом классе она увидела, как ты размазываешь козявку по нижней стороне парты, и полгода говорила всем, что ты ешь сопли, хотя всем должно быть ясно, что если бы ты ела свои козявки, ты бы не размазывала их по парте.