Он смотрел на Эссекса.
Эссекс вдруг бросил перо и встал.
- Ну, все, - сказал он с коротким вздохом. - Готово! - Он слегка махнул рукой. - А как
ваша новая датская хроника, сэр? - Он особенно выделил слово "сэр", ведь именно ему
был обязан Шекспир своим дворянством.,
- Пишу, - ответил Шекспир, присматриваясь к бледному лицу графа, с которого
глядели на него быстрые, беспомощные глаза. - Все пишу и пишу.
- Ах, значит, не удается? - весело спросил Эссекс. - Ну, ничего, ничего. Вы молодец! Я
всегда любил смотреть ваши трагедии. А эта хроника - ведь она о цареубийстве, кажется?
А? Года два тому назад шла в вашем театре трагедия об том же Гамлете. Так ведь и вы
пишете об этом? Так, что ли?
- Так, - сказал Шекспир.
- "Гамлет, отомсти!" - вдруг вспомнил Эссекс и засмеялся. - Вот все, что я запомнил. -
Он подумал. - Два года, говорю? Нет, много раньше. И шла она не у вас, а у Генсло. Там, помню, выходил на сцену здоровенный верзила в белых простынях и эдак жалобно
скулил: "Отомсти!" Словно устриц продавал. Дети плакали, а было смешно.
Драпировка у двери заколебалась, и вошел Ретленд.
Эссекс повернулся к нему.
- Вот мистер Виллиам зовет нас к себе в "Глобус", - сказал он весело. - Обещает скоро
кончить свою трагедию. Пойдем, а?
Ретленд сухо пожал плечами.
- Нет, пойдем, обязательно пойдем, - засмеялся Эссекс. - Правда? - Он подошел к
Ретленду и положил ему руку на плечо. - Ну, так как же наши дела?
- Мы ждем, когда вы кончите писать, - сдержанно ответил Ретленд.
- Ничего, ничего, - ответил Эссекс, не желая понимать его тон. - Только вы не вешайте
голову. Мы еще поживем, еще посмотрим хронику нашего друга! Мы еще многое
посмотрим!"Гамлет, отомсти!" вдруг прокричал он голосом тонким и протяжным, и губы у
него жалко дрогнули, а глаза по-прежнему смеялись. - "Отомсти за меня, мой Гамлет!" Как
жалко, - обратился он к Шекспиру, - что завтра в вашем "Ричарде II" не будет таких слов.
- А они были бы нужны? - вдруг очень прямо спросил Шекспир.
- Очень нужны. Ах, как они были бы нужны мне завтра!
Ретленд нахмурился - его друг болтал, как пьяный. Он никогда не мог понять близость
Эссекса к актерам, зачем граф так любит проводить с ними столько времени? Что ему от
них нужно? Разве компания ему эта голоштанная команда? Конечно, что говорить, театр -
вещь отличная. Он сам мог неделями не вылезать из него. Только менялись бы почаще
постановки. Но одно дело актер на сцене, когда он наденет королевские одежды и
копирует великого монарха, а другое дело, когда он пришел к тебе, как к равному, да и
развалился нахал нахалом в кресле. Что ему нужно? За подачкой пришел? Так дай ему, и
пусть он уходит. Да еще добро, актер бы был порядочный, а то актер-то такой, что
хорошего слова не стоит. Вот верно говорит Эссекс: "Гамлет, отомсти!" Дальше-то этого
ему и не пойти. Играет тень старого Гамлета в чужой трагедии, а своего "Гамлета"
напишет и все равно дальше тени не пойдет. Вот какой он актер! А к тому же выжига и
плут первой степени. Деньги дает в рост под проценты, скупает и продает солод,
земельными участками торгует, дома закладывает. На все руки мастер, этот актер, только
вот жаль - играть порядочно не умеет. Слуги да призраки - и все его роли. Дворянство ему
достали, так теперь он и рад стараться, лезет в дом и руку сует: "сэр Шекспир". Он
угрюмо посмотрел на Эссекса. Тот сразу же понял его взгляд.
- Я сейчас сойду вниз! - сказал он мирно. - Только поговорю с сэром Виллиамом о
завтрашнем представлении.
Ретленд повернулся, пожал плечами и вышел из комнаты. Эссекс подождал, пока
занавес на двери перестал колыхаться, и подошел к Шекспиру.
- Вот, мистер Виллиам, какое дело-то, - сказал он. - Приходится обращаться к вам...
Опасное это дело для вас, но... что же возьмешь с актера! Пьеса ведь разрешена. - Он
вдруг горько усмехнулся. - Да, дорогой, завоеватель Кадикса, усмиритель Ирландии - и
обращается к черни! Ну и что же ладно! Я довольно жил и всего навидался. Да! И
хорошее, и плохое! Все, все видел, - он говорил теперь медленно, вдумываясь в каждое
слово. - Я солдат, милый Виллиам, а английские солдаты что-то сейчас не любят умирать в
постели. Даже и в королевской!
Он поднял голову, посмотрел на Шекспира и вдруг по одному тому, как граф медленно
и сонно опускает и поднимает веки. Шекспир понял, как страшно устал этот человек, как
ему все надоело, все раздражает и хочется только одного, чтобы, наконец, все кончилось и
он спокойно мог лечь и выспаться.
- Пусть, пусть, - сказал вдруг Эссекс громко и запальчиво, но так, словно говорил сам
с собой. - Я прожил довольно, чтобы узнать, что на свете нет ни плохого, ни хорошего. Все
тень от тени, игра случая. Меняется только мое отношение! Люблю я женщину она
хороша, надоела мне - она уродка. Вот и шестидесятилетняя ведьма тоже мне казалась
красавицей, и даже вы ведь для нее мне стихотворение писали.
Он заглянул в глаза Шекспира.
- "Да, нет ни зла, ни блага, все хорошо, когда оно приходит вовремя" - это ваши слова, сэр Виллиам, он подумал, - все благо! - и повторил медленно: - Ну ладно, а смерть -
путешествие туда, откуда никто не возвращается. Что же оно, всегда зло, как вы думаете?
- Зло, - ответил Шекспир уверенно, - всегда зло.
- Вы так любите жизнь?
- Я люблю жизнь.
- Как будто бы?! - прищурился Эссекс. - А вот я знаю, вы хотели покончить с собой, когда от вас ушла ваша цыганка, даже сонет написали, прощальный, чтоб оставить потом
его на столе. Последнее время я все твержу его. Нет, нет, не оправдывайтесь, я знаю это. И
все-таки вы говорите, что жизнь всегда благо? - Шекспир молчал. - Ну, хорошо, - пусть
будет так, а вот мне надоело, и не спрашивайте что, ибо все, все мне надоело. Дворец, сплетни, интриги, злая, лживая, рыжая ведьма, что вертит государством, этот мой подлый
друг, лорд Бэкон в золотых штанах, которого я, если бы остался в живых, вздернул на
флюгере моего замка так, чтобы его сразу увидел весь Лондон, - эта ваша чертова
возлюбленная, которая, как мне доподлинно известно, подсовывает в мою постель своего
недоразвитого еще любовника, этот парламент, который стоит не больше, чем та сволота, которую я хочу завтра натравить на дворец, э! - да все мне надоело, все, все, - вот она -
дряхлость мира. Я радуюсь, что, наконец, все это кончится. Уж два года, как Бог отвернул
от меня свое лицо. А помните, как вы когда-то приветствовали меня в прологе к "Генриху
V"?
- Я и сейчас скажу - вы любимец Господа, ваша светлость, - робко возразил Шекспир.
- А я вам говорю, - вдруг запальчиво крикнул Эссекс и злобно стукнул кулаком об
стол, - я вам говорю, Господь забыл меня! Да, впрочем, нет, он никогда не помнил обо мне.
Молчите, молчите, приказал он быстро и суеверно, - ибо что вы обо мне знаете? Когда я
еще был мальчишкой, моя матушка отравила моего отца по научению своего любовника, а
он уже в то время был еще и любовником королевы, - он подумал и гадливо поморщился. -
Той самой королевы, которая через двадцать лет стала и моей любовницей. Тьфу, гадость!
- его лицо снова передернулось. - А правду о смерти отца я узнал, когда об этом шептался
весь дворец, но не нашлось никого, кто бы мне крикнул тогда: "Гамлет, отомсти!" Только
раз королева в тихую минуту вдруг вкрадчиво спросила, любил ли я свою мать.
- А вы не любили ее? - тихо спросил Шекспир.
- Мою мать? Любил ли? - Эссекс неподвижно прямо смотрел на него. - Это была
страшная женщина, Виллиам, - сказал он совершенно спокойно. - Нет, нет, не так я
