тридцать девять, а Бербеджу тридцать шесть.
- Все это не то! - досадливо сморщился хозяин, - Бербедж - актер, Бен - солдат. И вы
теперь только пишете, а не играете!
- Я пишу! Марло кончил писать в двадцать девять, а Грин в тридцать, - сказал
Шекспир, - а мне сорок восемь, и этого все мало! Эх, мистер Джемс, давайте тогда лучше
уж пить!
Волк быстро отодвинул бутылку.
- Хватит! Я не хочу с вами возиться всю ночь. Нет, вы говорите не то. Ваш
возлюбленный Марло и Грин были пьяницы и пропащие души. Поэтому одного зарезали, а другой сгорел от вина. А вы хозяин, джентльмен и благоразумный человек.
- Вот поэтому я и нагружаю свой фургон, что я благоразумный человек, - сказал
Шекспир, отдуваясь. - Именно поэтому. Вы же знаете, что такое "нагрузить фургон"?
Волк кивнул головой.
"Нагружал свой фургон" Шекспир уже дважды.
Первый раз - когда во время чумы парламент на три года закрыл все театры и актерам
пришлось ехать за границу, и второй раз, лет двенадцать тому назад, - когда в Лондоне
появились детские труппы. Успех их был потрясающий, и актеры не понимали, в чем
секрет. Все в этих театрах, все было как в настоящих, только хуже. По сцене двигались, неумеренно махая руками и завывая, карликовые короли, замаскированные крошечные
пираты, наемные убийцы, малюсенькие принцессы, рыцари, монахи, арабы и любовники.
Все, что полагалось по пьесе, дети проделывали до конца добросовестно, - они изрыгали
чертовщину, говорили непристойности, резались в карты, блудодействовали, убивали и
даже вырывали из груди сердце убитого, но ручка у убийцы была тонкая, детская, с
пальчиками, перетянутыми ниточкой, а из-под злодейски рыжих лохматых париков
светились чистые, то по-детски сконфуженные, то детски восторженные глаза; у блудниц
же были голубые жилки на височках, тоненькая, наивная шейка, и у всех без исключения -
звонкие, чистые голоса. Репертуар для детских трупп подбирался самый что ни на есть
свирепый - убийства, отцеубийства, кровосмешение, вызывание духов, но детские голоса
побеждали все - и кровь, и грязь, и блуд, зритель уходил из театра довольный и
очищенный от всей скверны. И тогда большие мрачные театры взрослых опустели.
Актеры закрыли их ворота на замок, забрали костюмы да и поехали искать счастья по
графствам. "Дети оттеснили всех, даже Геркулеса со своей ношей", - писал Шекспир о
"Глобусе". Вот именно тогда они и встретились, молодой Волк и молодой Шекспир.
- Ну что ж, - сказал Волк, подумав, - пусть будет так. Вы правы, "отцветают первыми
те цветы, которые зацветают первыми". Вы достаточно поработали - у вас два дома...
Шекспир сердито засмеялся.
- Вот в этом-то и все дело! Дома-то и тянут меня на дно. Юдифь говорит: "Ну, когда у
тебя не было за душой ни гроша и мы жили на матушкино приданое..." Вы слышите, "на
матушкино приданое"! Это все тетки Хатвей им вбивают в голову. Так вот, им понятно, зачем тогда я сунулся в клоуны. Ну что удерживает меня теперь, когда у меня есть деньги?
Ведь мы для них все клоуны - что я, что Бербедж, что король джиги Кемп, - разницы-то
нет! Они всех бы нас засунули под один колпак. - Он протянул Волку стакан и сердито
приказал: - Налейте! Вы еще будете, Джемс, дурить!
Волк налил, и они выпили еще по стакану.
- В прошлом году было такое, - продолжал Шекспир, - приходит к моей супруге некое
очень уважаемое лицо. Ольдермен или пастор, уж не знаю, для меня же все тайна. Так вот, приходит это очень уважаемое лицо и говорит моей старухе: "Вы мать почтенного и
богобоязненного семейства, ваши дочери - лучшее украшение нашей апостольской церкви, а ваш супруг за пенни представляет дьявола возле кабачка рыжего Джона". Вот видите, какое дело! И моя старуха плачет и говорит соседям: "Я знаю, что господня десница на
мне и на моих детях".
- Вы ей и ее детям заработали дворянство, возмутился Волк, - про это-то она, по
крайней мере, помнит?
- И теперь насчет дворянства, - продолжал Шекспир. - Моя старуха, конечно, ему это
сейчас же и выпалила, - так знаете, что он ей ответил?" - Милорды своим шутам и не то
дают, но Бог в судный день отворотится от такого дворянина". Эти старые надутые дурни, оказывается, знают, кого Бог спасет, кого осудит! - Он швырнул в сердцах по столу стакан
и продолжал: - На достопочтенного сэра можно было бы, конечно, и плюнуть, как он этого
и заслуживает, но тут другое: Юдифь-то все не замужем. Когда Сюзанна выходила за
доктора Холла, у Юдифи целую неделю обмирало сердце, болела голова, и она ходила с
опухшими глазами. Я в то время этому не придал значения: ладно, мол, еще время-то
будет, успеет выскочить. Но вот прошло пять лет, а она все в девках. И говорит: "Это все
твой чертов театр, чтоб он сгорел!" Ну вот, он наконец сгорел, и я приехал, чтоб ее выдать
замуж.
Волк сидел молчаливый и хмурый. Он хорошо знал Юдифь. Это была рослая,
белобрысая, перезрелая девка, такая тяжелая и злая, что когда она шла, то на столе и
полках дребезжала посуда. Она, конечно, и не такое еще могла выпалить.
- "Чтоб он сгорел"! - угрюмо повторил Волк. - И ведь не знает ни одной вашей
строчки.
- Одну 'знает, - ответил угрюмо Шекспир. - В прошлом году, как я только приехал, она
мне ее и преподнесла. Вот: "Я должна танцевать босиком на свадьбе моей сестры и из-за
вашей глупости водить обезьян в ад".
Волк покачал головой, - видно, кто-то из стратфордцев подобрал этой ведьме
подходящую цитату: "Водить обезьян в ад" - это и значило сидеть в девках.
- Это, наверное, ее доктор подучивает, - сказал он.
- Возможно, - сейчас же равнодушно согласился Шекспир. - Возможно и доктор, я его
плохо знаю. Так вот, для того чтобы она не "водила обезьян в ад", я и возвращаюсь. Раз уж
нажил два дома и народил дочек, ничего не поделаешь, тогда возвращайся и уж сиди
смирно на месте. Оказывается, что за все нажитое приходится отвечать перед людьми и
Господом.
- Да, перед людьми и Господом, - задумчиво согласился хозяин, упорно думая о своем,
- и такова, наверно, природа вещей. Как говорит один ваш герой: "Простите нам наши
добродетели, ибо в наши жирные времена добродетели приходится просить прощения у
порока".
Глава 3
На другой день он сидел и брился, как вдруг вошла давешняя девка и спросила, готов
ли он и может ли к нему прийти госпожа.
Он вскочил, как был, весь в мыле и с бритвой в руке.
- Скажи ей, что сейчас я сам...
Но девка, не торопясь, подошла к постели и стала ее убирать.
- Госпожа придет сюда. Хозяин уехал ночью за сеном, - голос девки был очень
спокойный, она даже ни разу не посмотрела на Шекспира, - госпожа приказала, чтоб вы
скорее вставали и ждали ее.
"Сумасшедшая! - подумал Шекспир о Джен. - Ну не сумасшедшая ли? Что еще за
спешка?!"
Пришла она, однако, только через полчаса. На ней было простенькое черное платье, которое очень ей шло, потому что оттеняло чуть желтоватую, сливочную белизну ее лица
и шеи. Ведь она и вся была полная, спокойная, неторопливая, с мягким шагом,
осторожными руками и округлыми, плавными движениями.
- Подумать только, - сказала она, бесшумно заходя в комнату и притворяя дверь, - он
как будто выбрал специально такое время, когда меня не было. Год ждала его, уехала на
два дня - и он тут как тут! Ты что же, не хотел меня видеть? А я вот все равно услышала и
приехала!
- Боже мой, Джен! - как будто даже подавленно сказал Шекспир, подходя к ней и
целуя ее то в одну, то в другую щеку. - Джен, да я с ума сошел, когда узнал, что тебя нет! Я
