дней пробивалась в Сан-Франциско74. Вот почему Гоген не получил своевременного

ответа.

В Матаиеа он, разумеется, не мог рассчитывать ни на какой заработок. Несколько

лучше обстояло дело со случайной работой в Папеэте, но там хватало загулявших моряков

и заблудших туземцев с других островов Французской Полинезии, которым нужны были

деньги на обратный путь. Вероятно, Гоген смог бы получить должность капитана шхуны

или бухгалтера в какой-нибудь фирме, потому что людей со специальным образованием не

хватало; а он знал обе профессии лучше большинства своих соотечественников,

избравших эти занятия. Но тогда пришлось бы вовсе отказаться от живописи, о чем он

даже не помышлял. Время шло, а денег из Франции не поступало, и он стал продавать то,

без чего мог обойтись. Одним из первых было продано замечательное и бесполезное

охотничье ружье.

В довершение, всякий раз, когда Гоген отправлялся в ненавистный город добывать

деньги, ему приходилось выкладывать восемнадцать франков. Держать свою коляску, как

это делали все поселенцы, ему, понятно, было не по карману. И Гоген совершал

сорокапятикилометровое путешествие в дилижансе, который ходил раз в день между

Папеэте и Таравао, небольшим поселком в пятнадцати километрах от Матаиеа, на мысу

между Большим и Малым Таити. Если учесть, что дорога отнимала пять с половиной

часов, - девять франков в один конец не такая уж большая цена. Хотя, по чести говоря,

платить надо было бесстрашным пассажирам, они, безусловно, заслуживали компенсации

за переносимые ими муки. Вот как один путешественник той поры описывает поездку в

Матаиеа:

«Экипаж представляет собой длинный и довольно широкий открытый ящик с тремя

поперечными скамьями на три человека каждая, если потесниться. Ящик поднят на

полтора метра над землей, он покоится на трех рессорах - две сзади, одна впереди; они в

свою очередь опираются на две оси. Передние колеса почти такие же большие, как задние.

С левой либо с правой стороны, по усмотрению кучера, висит тяжелый, массивный

почтовый ящик, который от тряски частенько срывается с петель75. Первое время в

дилижанс запрягали четыре лошади цугом. Но вторая пара, случалось, тормозила, когда

первая тянула экипаж вперед, и приходилось часами ждать, пока они поладят. В Таити

всегда пристально следят за европейской модой, и теперь запрягают тройку; во многих

местах ширина дороги такая, что больше просто не проедет. После этого

усовершенствования сообщение стало более регулярным. И наконец - великое достижение

- дилижанс снабдили пологом, чтобы пассажиры не выкалывали друг другу глаза спицами

своих зонтов. Попробуйте угадать, из чего был сделан первый полог? Из кроватной сетки

(к счастью, без пружин), поставленной на четыре палки! Опыт удался, и модель была

утверждена.

Лучшее место - на передней скамье, рядом с кучером, потому что он предпочитает

сажать к себе не больше одного человека; к тому же у вас не громоздится под ногами куча

багажа. Последняя скамейка лучше всего подходит для людей флегматичных,

нуждающихся во встряске, которой на этой дороге не избежать. Потому что когда

дилижанс полон, задние рессоры совсем сжимаются, и сидящие на последней скамейке то

и дело получают толчок, который через позвоночный столб передается в мозг, совершенно

его оглушая»76.

Для полноты картины добавим, что Гоген ездил в город в разгар дождевого сезона.

Дожди длятся на Таити примерно с ноября по апрель, и в это время часто дует сильный

ветер, от которого самый лучший в мире полог не может защитить.

Жители Папеэте больше не видели причин относиться к Гогену радушно и вежливо,

после того как губернатор показал своим решительным поведением, что этот человек, хоть

он и получил каким-то таинственным путем официальную миссию, - ничтожество.

Исключений было мало. Самыми верными друзьями оказались самые старые: лейтенант

Жено и его соседи - кондитер Дролле и санитар Сюха. Жено всегда давал Гогену приют,

остальные частенько приглашали отобедать. И все трое время от времени давали ему

деньги взаймы. Гоген выражал свою благодарность единственным доступным ему путем:

дарил им рисунки и картины. Один раз он даже написал портрет для Сюха. Повод был не

совсем обычный, но картина была принята так же, как и предыдущие полотна Гогена. У

супругов Сюха был единственный сын, Аристид, которому тогда исполнилось всего

полтора года. В начале марта 1892 года Аристид заболел, судя по всему, гастритом.

Несмотря на это, мать, следуя лучшим (вернее, худшим) таитянским традициям,

продолжала пичкать его едой. Пятого марта ребенок скончался, и когда Гоген, который в

это время был в городе, вернулся «домой», он застал госпожу Сюха горько рыдающей у

кроватки сына. Полагая, что портрет ребенка может стать для нее утешением, он живо

приготовил краски и холст и молниеносно изобразил умершего Аристида. Но когда он

подошел к госпоже Сюха с готовым портретом, она только зарыдала еще сильнее и

горестно вымолвила:

- У него тут совсем желтое лицо, он похож на китайца...

Гоген попытался оправдаться тем, что задернутые занавески создают в комнате

желтоватое освещение, однако ему так и не удалось уговорить мадам Сюха принять

подарок. В конце концов смущенный супруг взял картину и спрятал ее подальше77. Почти

во всех альбомах и трудах о Гогене утверждается, что портрет (он теперь находится в

Голландии, в музее Кроллер-Мюллера в Оттерло) изображает «принца Аити». Но на Таити

никогда не было такого принца и «Аити» - всего-навсего таитянская форма французского

имени Аристид.

Несмотря на новый публичный провал, Гоген всего через две недели, к своему и

всеобщему удивлению, получил заказ на портрет. Смельчака звали Шарль Арно, его

хорошо знали на Таити, он прежде служил во французском флоте, потом ушел в отставку,

купил шхуну «Матеата» и теперь ходил на ней от острова к острову (а их во французской

Полинезии больше ста), скупая копру и жемчужниц и сбывая втридорога скверную водку,

муку и ситец. Капитан Арно заслужил весьма красноречивую кличку «Белый волк», и

восхищенные коллеги считали, что он надувает власти так же ловко, как туземцев. О нем

говорили, например, будто он не раз тайком переправлял в Америку жемчужницы,

собранные в запретных водах, а на обратном пути контрабандой ввозил в колонию

спиртные напитки.

Впервые Гоген встретил капитана в доме их общего друга Состена Дролле вскоре

после того, как Арно 18 марта вернулся с Туамоту. У двух бывших военных моряков было,

конечно, что вспомнить и о чем поговорить, и они быстро стали хорошими друзьями. И

ведь их объединяла не только многолетняя флотская служба: оба, каждый по-своему, были

пиратами, попирающими все условности. Видимо, капитан Арно неплохо заработал на

последнем плавании, так как он обещал Гогену огромный гонорар - две с половиной

тысячи франков за портрет своей жены78. Во всяком случае, так утверждает сам Гоген.

(Правда, в одном письме он уточняет, что речь шла «всего» о двух тысячах.) Скорее всего,

разговор с Арно происходил в баре, во время какой-нибудь веселой пирушки и капитан,

который и в хвастовстве мог с кем угодно потягаться, добавил лишний ноль, чтобы

произвести впечатление на присутствующих.

Во всем этом деле Гогена тревожила одна деталь: капитан Арно уже снова собирался в

путь, на этот раз на далекие острова Мангарева, и, как всегда, хотел взять красавицу-жену

с собой, поэтому выполнить заказ можно было только, когда они вернутся, то есть в мае. А

это означало, что Гогену еще почти два месяца предстоит побираться, так как и мартовская