Бросаются, и прах ногами,

Как вихорь, под собою вьют;

...И, по распутьям мчась в расстройстве,

Как бы волшебством обуяв,

Рвут сбрую в злобном своевольстве;

И, цели своея не знав,

Крушат подножье, ось, колеса.

Возница падает на них.

Без управления, перевеса,

И колесница вмиг,

Как лодка, бурей устремленна,

Без кормщика, снастей, средь волн,

Разломана и раздробленна,

В ров мрачный вержется вверх дном».

И получилось у Державина нравоучение царям - само собою, из нутра, как, впрочем, все, что он сочинял:

«О вы, венчанные возницы,

Бразды держащие в руках,

И вы, царств славных колесницы

Носящи на своих плечах!

Учитесь по сему примеру

Царями, подданными быть,

Блюсти законы, нравы, веру

И мудрости стезей ходить.

Учитесь, знайте: бунт народный,

Как искра чуть сперва горит,

Потом лиет пожара волны,

Которых берег небом скрыт».

Дела Державина при дворе были плохи. Дома во львовском кружке он бушевал, раздражался, негодовал. Мечты не осуществились. Справедливости у тропа он не находил. Царица еле терпела Державина, когда он настаивал о необходимости пересмотра многих дел «ради правды!». Потом, в 1805 году, он писал, называя себя, как и всегда, в третьем лице: «Те предметы, которые казались издали божественными и приводили дух его в воспламенение, явились ему при приближении ко двору весьма человеческими и даже низкими и недостойными великой Екатерины»; «...не мог он... поддерживать высокий прежний идеал, когда вблизи увидел подлинник человеческий с великими слабостями»; «...например, я скажу, что она управляла государством и самым правосудием более по политике или своим видам, нежели по святой правде».

А государыня ждала от него хвалебных од, новых, вроде «Фелицы», ради чего и приблизила к трону; «...дал он ей в том свое слово, но не мог оного сдержать по причине разных придворных каверз, коими его беспрестанно раздражали, ...видя дворские хитрости и непрестанные себе толчки».

Придворные хитрости, каверзы и сплетни раздражали также и Львова.

Повсеместное казнокрадство, расточительность Екатерины, не знавшей удержу в тратах на прихоти своих фаворитов, грандиозные суммы, которые поглощали войны с Турцией, Швецией, все это разоряло Российское государство.

К тому же у Львова не ладилось предприятие с разработкой угля. «Уголья мои по сю пору еще не горят, не греют, несмотря на горячее существо, оные составляющее», - писал он С. Р. Воронцову еще в 1788 году. Рассказывал, что первоначально он привез 8000 пудов; уголь проверяли, испытывали, пробовали; «везде имел я удовольствие слышать и похвалы, и поздравления, что обрел я сокровище; но сие не далее произвело мой уголь... Во всех моих комиссиях и делах имел я всегда пышный успех пустой похвалы, сие и питало мой моральный состав; но между тем для физического еще ничего не было сделано»⁷⁸.

Безмерная горечь ощущается в этих строках. Сколько затрачено энергии, сколько троп и дорог исхожено по Валдайским высотам, мокли, увязали в грязи, копали, копали, копали, в скалы врубались. И нашли уголь. Проверили. Испытали. Признали в конце концов: уголь не хуже английского, вдвое дешевле. Какую прибыль могло бы получить государство! Дело, которое полезно России, нужно России, гибло из-за инертности, безразличия и бесхозяйственности лиц, власть имеющих. В самом деле, чего ради было бередить и тревожить себя, скажем, к примеру, Архарову, какой-то выдумкой, чужой заботой, в которой он сам, Архаров, ничуть не заинтересован? Ему проще и спокойнее жилось, когда все вокруг него шло своим давним, заведенным чередом, по проторенной дороге, когда дела вершились изо дня в день по форме, без отклонений, без неожиданных вопросов, которые надо обдумывать, задач, которые надо решать.

Пробить брешь в неподвижной глыбе человеческой лени, равнодушия, косности у Львова не хватало сил. «Иногда, - пишет первый биограф о Львове, - омрачала дух его ипохондрия, неразлучная спутница душ чувствительных».

Становится понятным, что в поэме «Добрыня, богатырская песня» он будет писать:

«...кривой политики прямые невыгоды,

Протухлой горизонт, гпилыя мертвы воды

Покрыты тучею бродящею гробов;

Нахальства явныя и тайная управа,

Язык и мысль в тисках, за все про все отрава,

Принудили давно, как Францову любовь,

Так и царевны Ренцивены,

Оставить плесенью цветущи мокры стены...»

И все-таки сдаваться Львов не хотел.

Свою архитектурную деятельность он сосредоточил главным образом по провинциям. В данный период «бегство» из города в усадьбу характерно не только для него одного.

Дворяне - землевладельцы, добившиеся отмены обязанности государственной службы, получили права потомственной собственности на землю, а также и другие привилегии, связанные с развитием дворянско-крепостнической экономики. Помещичье хозяйство втягивалось в крупное товарное производство. Расширялся рынок. Увеличивалась целесообразность концентрации деятельности в сельском хозяйстве и вместе с тем необходимость постоянной, повседневной связи с поместьями. Взамен старых деревянных домов, мало отличавшихся от крестьянских зажиточных изб, стали возводиться большие постройки на манер столичных дворцов.

Архитектурное творчество Львова в области усадебного строительства специалистами расценивается очень высоко. Общепризнанные достоинства русского усадебного ансамбля конца XVIII века - плод и его трудов.

В отличие от столичных архитекторов Львов обладал знанием сельской жизни и опытом сельского строительства. Создаваемые им усадебные комплексы планировались с учетом особенностей местности; постройки были рационально устроены, конструкции обладали инженерными новшествами, связанным с местным строительным материалом и с использованием опыта прошлого; архитектурные формы отражали глубокое знание европейской классики и новых стилевых тенденций русского дворцового строительства, в частности Павловска. Проекты Львова широко осуществлялись, его идеи получали развитие у последователей.

Особенно интенсивно протекала деятельность Львова в усадьбах Иовоторжского уезда, вблизи собственных Черенчиц. Здесь он строил усадьбу Раёк для генерал-аншефа, сенатора Ф. И. Глебова (1731-1799); усадьбы Митино-Василево на двух противоположных сторонах реки Тверцы; строил в Прямухине, усадьбе, принадлежавшей с 1779 года Л. П. Бакуниной, тетке жены Львова, сын которой - А. М. Бакунин - был другом Львова; строил в Грузинах М. К. Полторацкого, получившего это имение в приданое за А. А. Шишковой; строил в Тысяцком и в других усадьбах. Его усадебное творчество оказало сильное влияние на строительство в уезде.