...Подобны черепахе».
И здесь сатирическое обобщение: граф-«политик» (разумеется Безбородко), сообразил,
«Что не всегда путь чести строгой
Ведет прямою нас дорогой,
Но часто косвенна стезя,
Минуя трудные пороги
И освещенна пузырем,
Ведет любимцев не путем
Ко славе в светлые чертоги...».
После длительных трудностей пути, художественно гиперболизированных, путники достигли наконец поляны, где обрели «цветущие вершины в самодержавну власть». Прикрывая иронией подлинное свое восхищение картинами великолепной природы и как бы стыдясь этого восхищения, Львов рассказывает о растениях - о фиалке! И благодаря такой маскировке историко-литературная справка в подстраничном примечании о классиках древности, воспевавших фиалку, и идиллия в стихах о любви Зефира и Флоры, породивших фиалку, освобождается от налета приторной сентиментальности.
Дальнейшие поиски ботанические привели путников к находке поганки красной, «благой», лишенной латинского титула и тут же окрещенной именем Львова. Он резюмирует: «Вечность купить мне стоило меньше, нежели взойтить на Дудорову гору». Таким образом, «лень и усталость утвердили в грибном монументе на будущие веки незабвенным имя мое».
Неистощимая фантазия автора подсказывает ему совершенно невероятную, фантасмагорическую и вместе с тем вполне реальную картину возвращения общества обратно, в долину, когда граф с высоты слетел туда «выспренним», «летучим» способом «воскрылеиия» через пенья, камни, кусты и деревья, «земли ногами не касаясь, руками в воздух опираясь», - вниз тащил его и нес собственный вес. Граф был привлечен в этом беге наградой - обедом! Обильная еда, живописная картина лагеря, общий сон, овеваемый дыханием свежего воздуха, и наконец гротесковое видение Дудоровой горы в образе грандиозной кошмарной «чухонки» - таков финал путешествия.
Если в нашей литературе есть краткие упоминания о «Ботаническом путешествии» как о произведении беллетристики, то совершенно отсутствуют оценки произведения как ботанического, поднимающего проблему науки о растениях.
Ботаническая цель путешествия выявляется в замаскированном виде в самом начале. Автор, признаваясь, что он приглашен «в качестве репейника, приставшего к Ботанической рясе», тут же констатирует: «Нечувствительно влекла нас ботаническая прелесть из царства животных в постоянное бытие растений». И далее рассказывается, как путники «нашли травку, у которой корень волоконцами, стебелек чешуйчатой, цветочек кариофиле, имеющий столько-то лепесточков, что лепесточки сидят в чашечке, а между ими стоят столько-то усиков, между усиков столько-то пестиков и пыль; что имя сего чудесного растения на Латыне - (ни на каком другом языке ботанический язык не ворочается) - я позабыл. Да хотя бы и вспомнил все сии и пр.,
«Для вас бы скучной был тот шум,
Как с корня бы латынь копали
И каждой травке прибавляли
Великолепно ус и ум».
И тут же, в подстрапичпом примечании, Львов комментирует: «Большая часть Латынских ботанических наименований кончается на us и urn. Да если бы и не кончались, то надобно, чтобы кончались,..» «Припав лицем к земному лику,
В крапиве подлой и простой
Мы славословили уртику;
Грибной пленялись красотой;
Жуков и бабочек травили
И две подводы нагрузили
Латынской свежею трухой...»
Несмотря на внешнюю шутливость, в каждом «ботаническом» замечании автора ощущается нежность к миру растений и большое к нему уважение.
На вершине Дудергофской горы граф, «лежа почти, нашел тут свой любимый цедум, и несмотря на усталость, чуть было не вскочил с радости. Знаете ли вы, сударыня, этот цедум? - Маленькое, тучное и пресмыкающееся творение, без вида, без духа, и почти без цвета травка каракалястая - Граф его любит за ум, которым кончится имя его. Г. Бибер нашел hanunculus sceJeraius latirus us, us, us и прочее сему подобное». И затем две страницы посвящены фиалке, а потом - поганке, окрещенной именем Львова.
Эквилибрируя латинскими терминами, предпочитает называть растения по-латыни, а не по-русски. При этом его интересуют названия не только трав, по также древесных и кустарниковых растений, не только их виды и разновидности, но также их экология и полезность.
Но главное «ботаническое признание» Львова, конечная цель путешествия раскрывается в финале, после сказочного появления призрака Дудергофской горы: «Тут с общего согласия, развернув связки древесных цветных семян, положили мы украсить великолепным нарядом Чухонскую химеру и от востока к западу перепоясать всю гору черным поясом, на котором вместо драгоценных камней
«Все с нами бывшие Британски,
Сибирски и Американски Древесны, злачны семена
С благоговением грядой мы посадили
И славы фундамент растущий заложили,
Где наши имена
Цветами возрастут на вечны времена.
Конец».
Год 1792-й, когда было написано «Ботаническое путешествие», оказался для России очень тяжелым. 7 апреля 1792 года была получена весть об убийстве шведского короля Густава III. 18 апреля вышел указ арестовать в Москве Новикова. В книжных лавках произведены повалытьтс обыски; рукописи, переписка, множество книг конфисковано. В апреле был арестован почитатель Новикова, семидесятилетний старец Гаврила Попов. В мае в типографию «Крылов с товарищи» нагрянули полицейские - второй уже раз. В майской книжке «Московского журнала» Карамзин напечатал новую оду, смелую мольбу о снисхождении к Новикову: «К милости» - единственный голос в защиту великого просветителя. Так же, как и на просьбу Державина о Радищеве, ответа не последовало.
1 августа вышел указ: перевести Новикова в Шлиссельбургскую крепость.
В середине августа пришло из Парижа известие о взятии штурмом дворца Тюильри и о заключении короля со всей семьей в Темпль - в тюрьму. Потом сообщили, что он отрекся от престола. Вся Франция распевала вдохновенный гимн революции - «Марсельезу»!
Четвертого декабря того же 1792 года русское общество постигла большая утрата - скончался Фонвизин. К концу года Карамзин был принужден прекратить издание «Московского журнала».
Но это не все. Самое сильное впечатление на петербургское общество произвело сообщение, полученное 31 января 1793 года, о казни в Париже короля Людовика XVI.
Державин начал писать стихи на тему о казни «по плану, сделанному автором сообща с Н. А. Львовым». Им вспомнились слова французского посланника графа Сегюра: «Престол похож на колесницу, у которой поломалась ось. И лошади уже не повинуются вожжам...»77.
«...Дрожат, храпят, ушами прядут
И, стиснув сталь во рту зубами,
Из рук возницы возжи рвут,
