— Илья Семеныч, вернемся... До избы рукой подать, отсидимся, пока тише станет.
Илья не отвечал. Шел дальше. Знал, что возвращаться нельзя: избу теперь не найти, а если и найдут, картинка получится не из веселых. Обмороженные, усталые, проклиная все на свете, придут сварщики, а он, Илья Беседин, бригадир, будет лежать на топчане похрапывать. Нет, лучше двигаться вперед, авось счастье вывезет и на этот раз...
Харитон упал. Упал и не поднимался. Дышал тяжело. Беседин наклонился, обеими руками схватил его за ворот, закричал:
— Вставай! Вставай, говорю!
— Не могу, Илья Семеныч. Дыханья нету. И ноги не тянут.
Он держался за кухлянку Ильи, не выпуская ее из рук. И, кажется, плакал.
— Если выберемся — припомню я ему... Скажу, на смерть посылал. Скажу, с умыслом посылал, чтоб загнулся я... Думает, если парторг — управы на него не найдется? Думает, ему все можно? Человек кто — собака?..
Илья напрягся, рванул его кверху, не удержался и тоже упал. Навалился всем телом на Харитона, на мгновение притих, вдруг почувствовал, что у него тоже кончаются силы. И тоже нет дыхания.
Он зарыл лицо в снег, обжегся, с трудом поднялся и поднял на ноги Езерского. Горячо дыша ему прямо в лицо, сказал:
— Слушай, Харитон, надо идти. Иначе пропадем. Держись за меня. Ну?
Они не прошли и двух десятков шагов, как Езерский снова повалился. Ткнулся головой в сугроб и застонал от боли... Илья присел рядом, закрыл глаза. На миг мелькнула мысль: бросить! Бросить Харитона и одному идти или ползти вперед, пока хватит сил. А потом, если удастся добраться до угольщика, вернуться с остальными и отыскать.
— Не бросай меня, Илья Семеныч! — будто что-то почуяв, всхлипнул Езерский. — Не бросай!
Он привстал на колени, руками обхватил Илью за шею, намертво сцепив пальцы.
— Ладно, — сказал Илья. — Никто тебя не бросит. Только не скули.
Он загородил Харитона от ветра, прикрыл его своим большим телом. Потом снял с одной руки крагу, закоченевшими пальцами захватил горсть сухого, колючего снега, стал растирать лицо Харитона. Затем растер свое.
— Будем ползти, — сказал он. — Ползти легче.
А сам подумал: «Куда ползти? Заплутались. Кажется, каюк...»
Белая ракета, пущенная с корабля, не погаснув, упала в пяти шагах от Смайдова и Марка. От нее не стало светлее, но они обрадовались: идут правильно! И через десяток минут перед ними выросла громадина корабля, сплошь облепленного снегом.
Они остановились у обледеневшего трапа, не в силах сделать хотя бы еще один шаг. Усталость намертво сковала руки и ноги, каждому из них казалось, что наступил тот предел, за которым уже ничто не может вывести человека из оцепенения. Пускай рушатся ледники, пускай под ними разверзнется эта насквозь промерзшая земля — они уже ничего не могут! Упасть и не двигаться — это все, на что они способны...
И вдруг Димка Баклан, рванувшись к Смайдову, закричал:
— Их нету! Слышите, их нету! Я только сейчас обнаружил.
Смайдов понял не сразу. Сдирая с глаз негнущимися пальцами наледь, спросил:
— Кого нету?
— Беседина и Харитона. Харцтон шел за мной, а бригадир последним. Куда они делись? Веревка все время дергалась, я думал, что это Харитон...
Смайдов на минуту растерялся. Шагнул было назад, в ураган, но Марк остановил его.
— Одному нельзя, — сказал он. — Надо, чтобы кто-то еще.
В это время по трапу сбежал помощник капитана.
— Какого же... вы стоите! — закричал он с ходу. — У машинного расходится шов. Ну?
Смайдов зло проговорил:
— Люди еле добрались. И добрались не все...
— «Люди, люди»!.. — Помощник капитана, маленький человечек в длинном бушлате, яростно размахивая руками, продолжал кричать: — Я вам говорю, расходится шов! Надо срочно сваривать!
Первым в машинное спустился Костя Байкин. Яркий свет ударил ему в глаза, его сразу же охватил теплый, какой-то парной воздух со сладковатым запахом мазута, проник в каждую клетку тела. Костю качнуло, он не мог удержаться и присел на корточки, прижавшись спиной к машине. Глаза закрылись сами по себе, еще секунда-другая — и Костя заснул бы, наверное, мертвецким сном. Но он развязал шапку, сбросил ее, ладонью провел по лицу и встал.
— Где шов? — спросил он у моториста. — Где шов, спрашиваю? И где сварочный аппарат? Или вы тут липси разучивали?
— Все готово, товарищ начальник! — моторист, тоже, видимо, давно выбившийся из сил, усмехнулся. — Все в порядке, товарищ начальник. Какие будут распоряжения?
— Балбес! — коротко бросил Костя, разозлившись. — Где механик?
Сварщики сгрудились у левого борта, разглядывая обшивку.
Никто не мог точно сказать, почему вдруг стал расходиться шов между двумя листами. Может быть, деформация произошла еще в то время, когда глыба отколовшегося ледника ударила в носовую часть, может быть, позже, когда незаметная подвижка льдов сжала судно. Но так или иначе, опасность для угольщика была велика. Хотя сейчас вода только чуть просачивалась, каждую минуту можно было ожидать худшего: разойдись шов на дватри сантиметра — в машинное отделение хлынет поток, который уже не остановить.
— Наваривать новый шов, — сказал Думин. — Поверх старого.
— Ничего не выйдет! — заметил Андреич. — Не выдержит. И вообще это старое корыто вот-вот пойдет ко дну. На месте капитана я так и отстукал бы на Большую землю.
— И добавил бы: «Трясусь от страха точка спасите мою заячью душу запятая Закостиневсков», — проговорил Костя. — Будем накладывать латку. По всему шву.
Подошел механик. Его шапка, бушлат, унты, краги из собачьего меха — все было покрыто коркой льда, и, когда механик остановился рядом с машиной, от которой исходило тепло, под ним сразу же образовалась лужа.
— Спасибо, что пришли, братцы, — сказал он. — Надежда только на вас...
Между тем Смайдов снова насел на помощника капитана:
— Я повторяю: двое наших отстали. К капитану идти, что ли, с этим?
— Какого дьявола — к капитану?! — Помощник тоже порядком издергался, он совсем не мог говорить спокойно. — Капитан лежит с температурой тридцать девять. Вам ясно? Надо же умудриться — потерять людей в такую погоду!
— Не кричите! — резко оборвал его Смайдов. — Если не хотите помочь, я попрошу команду.
— Боцман! — закричал помощник, не слушая Смайдова. — Люди готовы? Готовы или нет, я спрашиваю? — Он вдруг обнял Смайдова за плечи, проговорил тихо, дружелюбно: — Прости, парторг... Голова кругом идет...
Третьи сутки на ногах. На поиски пойдет шесть человек. Я уже распорядился. Хорошо, если бы из твоих ктонибудь тоже. Хотя примерно сориентировать морячков.
— Пойду я, — сказал Петр Константинович. — И еще кто-нибудь.
В это время двое мотористов, Костя, Думин и Баклан уже подтягивали к борту узкие листы стали, а Марк и Андреич налаживали сварочный аппарат. Через минуту Костя зажег первую дугу, и сразу же вспыхнули голубые огни на электродах Марка и Думина. Помощник капитана улыбнулся:
— С такими не пропадем. Спасибо тебе, парторг.
Смайдов подошел к Марку, тронул его за плечо:
— Пойдем?
Марк снял защитную маску, сказал Байкину:
— Костя...
— Иди, Марк, — Не глядя на Талалина, кивнул Костя. — Мы уж как-нибудь сами.
Он опять зажег дугу, но тут же отложил держатель в сторону, полез в карман и извлек оттуда фляжку.
— Возьми. Найдете — дашь им по паре глотков. Желаю вам удачи...
ГЛАВА VI
1
Когда Ваненга пел, казалось, что поет сама тундра. Мчатся по твердому насту олешки, воет пурга, хитрый песец караулит лемминга, по запорошенному следу ненец спешит к кулемке...
Ваненга пел с закрытыми глазами — иначе он не мог. Иначе он ничего не видел, а о том, чего человек тундры не видит, он не поет. Никогда. Песня ненца бесхитростна, как его жизнь. В ней может звучать и радость, может тягуче, как гнус, стонать горе, в песне ненца может быть все, кроме фальши. Потому что тундра — суровый край, в тундре и человек, и его песня должны быть честны...
