Вуквутагин сказал:

— Кунракай, твои собаки дерутся!

В стойбищах собаки всегда дерутся, на то они и собаки. Даже мальчишки никогда не обращают на это внимания. А тут все закричали:

— Смотрите, собаки Кунракая дерутся!

И все начали смотреть на собак. Потому что нехорошо мешать встрече матери и сына после долгой разлуки — пусть они будут только вдвоем, им так надо.

А через час в чум Ваненги начали сходиться гости. И кого мать пригласила, и кого не пригласила — шли все, Кругом рассаживались на полу, закуривали трубки, молча смотрели на Степу.

В чуме (и не чум это совсем, а настоящий деревянный дом с шиферной крышей! Но какой же уважающий себя ненец дом назовет домом!) было просторно — мебель в тундре не в большом почете. Есть, конечно, красивый комод, в нем — оленья упряжь, песцовые шкурки, кулемки и все самое необходимое; есть кровать, большей частью она без дела стоит в углу, покрытая скатертью. Потому что скатерть купили, а про стол вначале забыли и потом никак не могли вспомнить. Ну, стулья еще, рядышком стоят вдоль одной стены. Если кто хочет — может сесть на стул, пожалуйста, никому это не запрещается. Однако ж разве на стуле долго усидишь? Ноги болят, спина болит, все тело, как не твое. На полу или на земле куда как лучше!..

Степа все время смотрел на дверь — здоровался с теми, кто входил. И каждому говорил:

— Садись, однако.

А сам ждал: вот сейчас он и увидит ту, о которой все время думал, кого никак не мог забыть. Какая она стала? Что он ей скажет? Что она ему скажет? И почему он ее до сих пор не видел? Или она не хочет встретиться с ним?

Вынукана он видел. Мельком. Когда только вылез из нарт. Вынукан стоял в стороне, держа за ошейник большую собаку. Он был в кухлянке, в мохнатых унтах, а на голове у него — меховой кожаный шлем, как у летчиков. Взглянув на Степу, Вынукан сразу же скрылся. Не захотел подойти. Сюда, наверное, тоже не придет.

И хорошо, что не придет. Потому что чум хотя и большой и много в нем места, однако ж вдвоем им тут будет тесно...

Но он пришел.

Вместе со своей большой собакой. Переступил порог и, ни на кого не глядя, сказал, показывая собаке место в углу:

— Лежи там, Манту!

Собака послушно легла, положила морду на лапы и закрыла глаза.

Только тогда Вынукан сказал:

— Здравствуй, Ваненга.

— Здравствуй, Вынукан, — ответил Степа. Но не сказал, как всем: «Садись, однако». Потому что садиться уже было некуда, а стоять у двери — чего ж там стоять. Ну, поздоровался — спасибо. Теперь можно и уходить.

Степа крикнул матери в другую комнату:

— Давай те бутылки, в которых коньяк! И чашки давай!

Тогда Вынукан проговорил:

— Я пришел к тебе в гости, Ваненга.

— Вижу, — Степа кивнул головой. — У меня сегодня много гостей. Ты маленько опоздал, Вынукан. Где ж ты теперь сядешь?

— Я сяду рядом с Вуквутагином, — сказал Вынукан. — Или рядом с тобой, а Тимофей подвинется. Тимофею не обязательно сидеть рядом с хозяином чума.

Кто-то из гостей поддержал Вынукана:

— Вынукан — зоотехник. Тимофей должен уступить ему место.

И вот Вынукан сидит рядом со Степой. Локоть к локтю. Пьет коньяк, есть колбасу и сыр, которые Степа привез из города. И, захмелев, кричит на весь чум:

— В моем колхозе олени совсем не болеют. Правильно я говорю, председатель? Я сделал так, что они не болеют. Наука!.. Раньше в тундре почти не было ученых ненцев. Теперь есть. Я — ученый, Кунракай в колхозе «Север» — ученый, и еще есть, хотя совсем мало. Ученых везде мало. Правильно я говорю, люди?

Все молча кивают, дескать, правильно. А Степа негромко замечает:

Ты Вынукан, зоотехник. Это хорошо. Но ты — не ученый, однако. Ученый — это профессор, доктор, ассистент.

— Ученый — это ассистент! — дружно подхватывают гости, — Ученый — это доктор.

И думают: вот молодец Ваненга. Все знает. Ударник, однако, коммунистического труда. А Вынукан — хвастун. Он всегда кричит: «Я ученый!»

Вынукан сказал:

— Я — не ученый? У меня — диплом!

— У него диплом, — подтверждает Вуквутагин. — Это правильно, я сам видел.

Вынукан торжествует: у кого еще есть диплом? Может, у Ваненги есть? Пусть покажет!

Он, конечно, не говорит об этом, но каждому и так ясно: Вынукан — ученый, а Степан, хоть и ударник коммунистического труда, однако не ученый. Уй как плохо, что Степан — не ученый! Сейчас бы утер сопли Вынукану. А так вот приходится молчать: что ж поделаешь?

И Степа молчит. Долго молчит, глядя на опечаленную мать. Правда, по ее лицу Степа видит, что она все равно им любуется и ни на какого ученого Вынукана его не променяет, но все же ей, конечно, хотелось бы, чтобы сын был таким же ученым, как и Вынукан...

Степа спросил у Вынукана:

— Ты давно говорил, что будешь учиться в институте. До сих пор не учишься?

Вынукан снисходительно засмеялся:

— В институте? Ты знаешь, что такое конкурс?

Все гости посмотрели на хозяина: знает ли он, что такое конкурс? Ответит ли? Вынукан — хитрый, нарочно придумал такое ученое слово, чтобы Ваненга не ответил.

Степа сказал:

— Знаю.

Твердо сказал, от этой твердости всем стало легче и радостнее. Ай да Ваненга! Все знает, однако!

— Конкурс, — продолжал Степа, — это когда сто человек хотят поступить в институт, а туда надо только двадцать. Пять человек на одно место. Кого брать? Самых лучших, самых грамотных! Так?

— Так, — подтвердил Вынукан. — Только не пять человек на одно место, а десять! Как туда попадешь? Два раза пытался — ничего! Знаешь, кого берут? Если ты сын большого начальника. Или сын доктора. Понятно? А если ты простой человек — не попадешь. Я знаю.

— Не попадешь, — сказал Тимофей.

И все сказали:

— Не попадешь...

И вот тогда Степа не спеша вытащил кожаный бумажник и извлек из него какой-то документ. Протянув его Вуквутагину, попросил:

— Читай, председатель.

Вуквутагин водрузил на нос очки, развернул документ. Наступила такая тишина, будто вся тундра затаила дыхание. Даже Манту, собака Вынукана, перестала посапывать носом.

— Ну? — не выдержал Тимофей. — Читай, Вуквутагин!

И Вуквутагин начал читать. Медленно, точками разделяя слова. Прочитает одно-два слова, посмотрит на всех, словно спрашивая: «Понятно?», и тогда продолжает:

— «Степан Сядейгович Ваненга... действительно... Дей-стви-тель-но! — подчеркивает Вуквутагин, — ...является студентом... сту-ден-том! ...первого курса... заочного отделения... машиностроительного института... Ин-сти-тута!.. Ректор — Д. Емельянов».

Может быть, минуту, а может быть, и десять минут все было так, точно не живые люди сидели в этом чуме, а висела большая картина: один человек держит в руках длинную трубку, другой вытянул шею да так и замер в этой позе, третьего художник нарисовал с чашкой в руках, из которой что-то льется ему на колени, но он этого не замечает... Хорошая картина! Но все же не сумел художник вдохнуть в нее жизнь, и все получилось как бы оцепеневшим, застывшим. Только часы-будильник продолжают тикать, но застывшие люди на картине ничего не слышат.

А потом вдруг все ожило. Совсем неожиданно. Будто в чум заглянул самый великий шаман, плюнул-дунул на картину — и она ожила.

Вежливо, как и подобает хозяину чума, Степа сказал:

— Однако в институт попадают все, кто пройдет по конкурсу, Зачем быть обязательно сыном доктора? Ты, Вынукан, неправду говоришь. Есть даже такой Институт народов Севера. Ненцы, саами, эвенки — все там учатся. Неправду ты говоришь, Вынукан.

Степан потянулся было за своей справкой, но гости потребовали:

— Читай еще, Вуквутагин. Читай хорошо, медленно.

Вуквутагин опять начал:

— «...Действительно является...»

Все повторили:

— Действительно является...

— «...Студентом...»

И опять хором:

— Студентом!..

Может быть, завтра и Тимофей, и Кунракай, и Хэнча погонят оленей далеко от поселка-стойбища, встретятся на дальних отгонах со своими давними приятелями, сядут за чай, начнут выкладывать новости. «Что там у вас?» — спросит Чюси у Тимофея.